Кудыка огляделся, прислушался к птичьему щебету. Да, вот и весна наступила… А не работай Кудыка на желобе, глядишь, и весны бы никакой не было… Ну, работает-то, понятно, не он один, людишек под землей хватает, а все равно лестно, что ни говори!.. Кудыка даже разомлел слегка от таких мыслей. Потом вдруг наструнил ухо. Что-то изменилось на полянке с прошлого раза. Внезапно уразумел: белки примолкли. А раньше цокотали кругом — что твои греки…

Неслышно вышедший на крыльцо Аука узрел бывшего древореза с разинутым ртом, ухмыльнулся злорадно, положил бурдюк и, подкравшись, оглушительно хлопнул в ладоши. Ахнули в бору сухие отголоски, подпрыгнул Кудыка, навзрыд захохотал леший. Однако обижаться на подобные проказы было не принято…

— Куда белок-то дел? — буркнул Кудыка, забирая тяжелый тугой бурдючок.

Аука снова пригорюнился, присел на крылечко.

— Соседу проиграл… — признался он со вздохом. — Сначала зайцев, а потом уж и белок заодно… Всю ночь вчера на его делянку перегоняли… Ну ничего, не последний день живем, отыграюсь как-нибудь…

— Вас тут лес охранять поставили, — не стерпев, упрекнул Кудыка, — а вы вон зверье с места на место гоняете… Во что хоть играли-то?

— В зернь… - уныло сказал Аука. — Еще-то во что?.. В таблеты мудреные пусть вон розмыслы играют, у них лбы поширше…

— В какие еще таблеты?

— Костяные, — проворчал Аука. — А то и деревянные… С клетки на клетку переставлять… Задору — никакого, а им, вишь, и не надоедает…

Леший был не прочь поболтать подольше, но Кудыку внизу, надо полагать, уже заждались. Пришлось проститься. Древорез приподнял за кольцо крышку, скрывающую лаз, и пустился в обратный путь, размышляя на ходу, насколько же все-таки навий мир отличается от внешней Яви. Все равны — ни дать ни взять холопы на боярском дворе, только вот самого боярина нигде не видно… Даже Завид Хотеныч, чью страшную власть Кудыка ощутил хребтом с первого мига, представлялся ему ныне кем-то вроде управляющего. Ходил всегда розмысл в сереньком скромном суконце и кушанья ему приносили в клеть из общего котла. Да и сотникам тоже. А уж о такой мелкой сошке, как десятники, и толковать нечего… Эти и вовсе питались в стольном погребе вместе с наладчиками и прочим работным людом.

Не околотись Кудыка на второй заставе, он бы, пожалуй, чего доброго, решил, что бояр, князей и самого царя-батюшку здесь заменяет светлое и тресветлое наше солнышко. Однако теперь, наглядевшись на хлопья окалины и уяснив, что не отдувши губ добросиянное на горку не вскатишь, бывший древорез подобную мысль и близко бы к себе не подпустил…

Внизу, на выходе из залома, Кудыку встретил озабоченный Ухмыл.

— Розмысл тебя искал, — сообщил он, отбирая бурдючок. — Да не трусь, мы уж сказали, что ты за дегтем побег…

Кудыка оглянулся растерянно — и вдруг сомлел, чуть в ров не ополз. По наканавнику, хрустя щебнем и твердо ставя посох, шествовал стопами насупленный незнакомый боярин в шубе и горлатной шапке. Такого здесь бывший древорез еще не видел. Опростоумев, он готов уж был пасть в ножки, но Ухмыл дернул за рукав.

— Каково, боярин, здравствуешь? — вроде бы дружески, а на самом деле с ехидцей обратился он к именитой особе.

Боярин не ответил, напыжился и прошел мимо. Ухмыл повернул к Кудыке злорадное мурло.

— Видал?.. Сердит еж!.. Привык, понимаешь, наверху, что все перед ним в пыль стелятся… По щебню-то, чай, в саночках не поездишь…

— Куда это он?.. — Кудыка потрясенно смотрел вслед.

— А тоже к розмыслу, — сплюнув, пренебрежительно отозвался Ухмыл. — Так что теперь можешь не торопиться. Сейчас ему Завид Хотеныч спеси-то поубавит… за вчерашнюю солонину! Да потом еще князюшка, небось, страху задаст…

— Князюшка? — беспомощно переспросил Кудыка.

— Долбосвят, — безобразно скривив рот, пояснил Ухмыл. — Мы ж к нему на кормление поставлены, два теплынских участка: наш и Люта Незнамыча… А остальных сволочане содержат…

Кудыка еще раз оглянулся на горлатную шапку. Эх, терпи, голова, в кости скована!.. Такая была в мозгах толкотня, что, казалось, еще немного — и родничок разойдется на темени…

* * *

Завид Хотеныч по обыкновению пробуравил Кудыку недобрым взглядом и указал точеной бородкой на скамью с прислоном.

— Садись, что стоишь?

Тот помялся и присел с опаской на краешек. Ох, натерпелся он страху, ожидаючи своей очереди. А уж когда открылась дверь да ступил из клети боярин с белыми незрячими глазами — как на весеннем ледку обломился Кудыка…

— Был у Люта Незнамыча, — скрипуче заговорил розмысл. — Видел твое рукомыслие…

Кудыка уж и вздохнуть боялся. А Завид Хотеныч он ведь такой: растопырит слово, что вилы, да и молчит.

— А ну-ка третий раздел двенадцатой главы Устава Работ! — внезапно потребовал розмысл.

Бывший древорез встрепенулся и задробил раздел частоговоркой наизусть. Завид Хотеныч слушал, коротко кивая.

— …да учнут катальные люди тулиться и ухороняться!.. — выпалил Кудыка все до последнего словца и преданно уставился на розмысла.

— А как считаешь, почему в Черной Сумеречи солнышко прямо в небе развалилось?

Тут Кудыка запнулся малость, однако быстро оправился.

— Средоотбойная сила превозмогла средоприбежную — вот и развалилось!..

Завид Хотеныч склонил точеную остролобую головушку несколько набок, хмыкнул уважительно.

— Не то, — сказал он с сожалением. — Но мозговница у тебя, конечно, смекалистая… Словом, каталой ты теперь, Кудыка, больше не будешь. С сегодняшнего дня ты у меня наладчик… На подъеме к извороту, о чем тебе ведомо, семь застав. Так вот расточишь уключины на всех оцепах, как расточил на втором… Починка, смазка — все твое. Спрашивать буду строго. Уразумел?

— Уразумел, Завид Хотеныч, — сам не веря такому счастью, ответил Кудыка.

Щелкали в стенной вдавлине высокие часы греческого литья, лежала там же короткая плоская доска, разбитая на белые и черные клетки. Не иначе — те самые таблеты, о которых сказывал задумчивый леший Аука…

— Так-то вот, брат Кудыка… — с неожиданной теплотой в голосе молвил розмысл. — Они там наверху власть делят, битвы учиняют, а подлинным-то делом занимаемся мы одни… Не будь нас, все бы давно прахом пошло… Устав, я вижу, ты освоил, да и осмотреться успел… Спрашивай, что непонятно.

Кудыка затрепетал. С перепугу чуть было снова не назвал розмысла батюшкой, да вовремя прикусил язык.

— Растолкуй, Завид Хотеныч, — заискивающе начал он. — Что такое месяц?

Розмысл приподнял брови. Удивленье изобразил.

— Тридцать дней. А то и более…

— А что ж его то светлым называют, то двурогим? Вот и ворожейки тоже на ясный месяц гадают… Присловья опять же разные… Светил бы-де мне ясный месяц, а по частым звездам колом бью…