Минуту назад я хотела сказать: «Я весь день гонялась за серийными убийцами, лапа, может, пропустим сегодня?» А сейчас я только и могла, что стоять и любоваться этим шедевром.

Бросив сумки, я пошла к нему, подсунула руки под полуоткрытые полы халата, провела руками по этой идеальной глади. Приложилась губами к груди, поцеловала — и была вознаграждена звуком вырвавшегося из легких воздуха.

— Ты сердилась, когда я вошел.

Я подняла глаза на эту шестифутовую фигуру, держа руки у Реквиема на груди. Все-таки чтобы сразу падать ему в объятия, на мне слишком много было оружия.

— А потом я увидела тебя, как ты тут стоишь, и сообразила, что ты всю ночь тревожился. Ты думал, где я и что со мной, а я не позвонила. Сидел и думал, что придет рассвет, и ты можешь не успеть узнать, вообще цела ли я.

Он молча кивнул.

— Из меня плохой муж, Реквием, это все знают.

Его ладони нашли мои плечи, погладили меня по рукам вниз, и он сказал:

…горькую слагая песню

о бедной судьбине,

о себе поведаю

сколькие были

скорби смолоду,

прежние и новые,

а сегодня хуже:

ни дня без новой скорби

без беды свежей.

— Не знаю этого стиха, но звучит печально.

Он слегка улыбнулся:

— Очень старая песнь. Называется «Сетования жены», оригинал на англо-саксонском.

Я покачала головой:

— Мне хочется извиниться, а я не знаю почему. Ты всегда вызываешь у меня чувство, будто я делаю что-то нехорошее, и меня это уже утомило.

Он убрал руки:

— А сейчас я вызвал у тебя злость.

Я кивнула, двинулась мимо него в спальню. Когда мужчина смотрит на тебя такими собачьими глазами, никакая красота уже не поможет. Я просто не знала, как с ним быть.

Стоя спиной к нему, я сняла жилет, оружие, все снаряжение сегодняшнего дня. Целая куча образовалась с моей стороны кровати. Той, на которой я сплю, когда кровать только для меня и одного мужчины. Последнее время так случается нечасто. Я не против лежать в середине, видит Бог, но иногда их просто слишком много, и в эту ночь, похоже, будет то же ощущение, будто их слишком много.

Я услышала шорох халата по кровати: шелк очень характерно шуршит. Он был за мной, я почувствовала, как он ко мне тянется.

— Не надо.

Он застыл у меня за спиной.

— Я знаю, что ты не любишь меня, звезда моя вечерняя.

— Слишком много в моей жизни мужчин, которых я люблю, Реквием. Ну почему мы не можем быть просто любовниками? Зачем тебе постоянно напоминать, что ты меня любишь, а я тебя нет? Твоя несчастная любовь давит на меня постоянным грузом, а я здесь не виновата. Я любви никогда не предлагала и не обещала.

— Я буду служить моей леди любым образом, которым она захочет, ибо нет у меня гордости там, где есть она.

— Даже и знать не хочу, что ты цитируешь. Просто уйди.

— Посмотри на меня и вели мне уйти — я уйду.

Я упрямо замотала головой:

— Не буду смотреть. Тогда я не скажу. Ты красив, ты великолепен в постели. Но к тому же ты жуткий геморрой, а я устала, Реквием. Устала как собака.

— Я даже не спросил тебя, как прошла ночь. Думал только о своих чувствах и своей потребности. Я не настоящий любовник, я думаю только о себе.

— Мне сказали, что ты сюда прибыл кормить ardeur.

— Мы оба знаем, что это ложь, — сказал он тихо и рядом. — Я здесь, потому что мне сердце разрывает, что ты спала с Нечестивой Истиной.

Я хотела ответить злой репликой — он прервал меня:

— Не надо. Я не могу не чувствовать того, что чувствую, звезда моя вечерняя. Я просил Жан-Клода найти мне другой город, где я мог бы быть у мастера вторым, а не далеким третьим.

Я обернулась к нему, всмотрелась в лицо:

— Ты говоришь правду.

— Да, — улыбнулся он устало.

Я тогда обняла его, сплелась с ним как с кем-то, с кем уже счет потерян, сколько раз были вместе, когда тела друг друга знакомы на ощупь, когда знаешь музыку этого дыхания, если воздух пахнет сексом. Я обняла его, прижала к себе, и поняла, что стану по нему скучать. Но еще я знала, что он прав.

Он погладил меня по волосам:

— Что тебе будет меня не хватать — это утешает.

Я подняла голову, встретить эти синие глаза с чуть зеленоватым ободком вокруг зрачков.

— Ты знаешь, что я считаю тебя красавцем и потрясающим любовником.

Он кивнул и снова улыбнулся той грустной улыбкой.

— Но все твои мужчины красивы, и все они хороши в постели. Я хочу уехать куда-нибудь, где у меня будет шанс блистать. Шанс найти женщину, которая будет любить меня, Анита, и только меня. Ты никогда не будешь любить только меня.

— Вот не уверена, что я когда-нибудь буду любить кого-нибудь «только».

Он улыбнулся чуть шире:

— Немножко приятно знать, что и Жан-Клод не до конца тобой доволен. Придумать не могу, кто мог бы против него устоять.

Я нахмурилась:

— Я вообще-то не пыталась устоять.

— Ты его любовница, ты его слуга, но ты ему не принадлежишь.

Я хотела шагнуть назад, он удержал меня, прижимая к себе.

— Он почти то же самое сказал мне по телефону. Это тебя я должна благодарить за тот разговор?

— Я ему сказал, почему я должен уехать, и он согласился. Вот почему я в Лас-Вегасе: посмотреть, не захочется ли мне здесь обосноваться.

— Я не думаю, что этот город то, что тебе нужно.

— Нет, но для начала вполне годится. Я посмотрю их шоу, буду танцевать сам, и женщины сочтут меня красивым, и захотят меня, и я в конце концов захочу их.

— Меня просто мало, Реквием, чтобы крутить роман с вами со всеми. Сексом заниматься я с таким количеством мужчин могу, но быть для каждого прекрасной дамой одной женщине просто невозможно.

Он кивнул:

— Я знаю. А теперь поцелуй меня, поцелуй так, будто ты всерьез. Поцелуй так, будто без меня тоскуешь. Поцелуй меня, торопясь перед рассветом, потому что когда ты кончишь охоту на своего убийцу, я с тобой обратно не вернусь. Если мне не понравится Вегас, то ищет себе заместителя мастер Филадельфии, а она хотела бы мужчину из линии Белль, если получится.

Я посмотрела ему в лицо и поняла, что это всерьез. И он не шутит. Я привстала на цыпочки, он наклонился, и я стала целовать его в губы, сперва нежно, как касаются хрупкой статуэтки, боясь поцарапать, а потом позволила себе, рукам, рту целовать его так, как он этого хотел. Целовать, как целуют того, чьи руки, чьи соприкасающиеся губы, чье поднимающееся тело как хлеб и вода для тебя. Я не могла отдать ему сердце, но могла отдать все, что могу, и это не была ложь. Я люблю его тело, люблю выпадающие из него грустные стихи, просто его самого не получается любить. Видит Бог, я пытаюсь любить их всех, но сердце до такого размера не растягивается.