— А где же мой муж? Павлик, иди ко мне.

— Да-да, Авочка, я иду, я сейчас….

Ах, как это не просто двум пожилым людям, которые так хорошо знают друг друга десятки лет, вдруг заняться любовью! Высокий, большой Павел боялся лечь на Августу, сделать ей больно. Она шепнула:

— Хочешь меня? Я знаю, ты всегда хотел меня.

— Авочка, я никогда не думал…

— Я знаю лучше тебя, может, и не думал, а хотел. — Она сняла рубашку и потянула его к себе. — Посмотри, нравится тебе мое тело? Я ведь все еще женщина. Потрогай меня. — И сама провела его руку от единственной груди вниз по животу.

— Мне нравится, мне очень нравится. — Павел тяжело задышал и начал ее гладить.

— Тогда думай только о том, что мы хотим друг друга. Я очень, очень хочу тебя…

* * *

На регистрации брака были два свидетеля: со стороны жениха его дочь, со стороны невесты ее сын. Сотрудница загса записывала, приговаривая:

— Так, Августа Клычевская… вступает во второй брак… в первом была за Гинзбургом… во втором выходит за Берга… Так… Павел Берг… вступает во второй брак…

Покончив с формальностями, она по-деловому сухо предложила:

— Жених может поцеловать свою невесту.

Павел с Августой нежно поцеловались, а два свидетеля зааплодировали. Алеша, занятый важностью момента, был очень серьезен, а Лиля вдруг развеселилась, прыгала в восторге, как девочка, целовала молодых, потом подскочила и поцеловала Алешу. Потом все поехали в грузинский ресторан «Арагви» на Советской площади (нынешней Тверской), директором был, конечно, приятель Мони. Он и сам ждал их там. У входа молодых встретили приглашенные, аплодировали, обнимали. Первым к ним подбежал Саша Фисатов:

— Дядя Павел, тетя Авочка, я так рад за вас!

Застольем распоряжался Моня. Сначала он дал слово Алеше, который прочел стихи:

* * *

Вторая жена… Павел много раз одергивал себя на полуслове, чтобы не назвать ее Маша, Машуня… Пусть даже Августа давно и хорошо знакома, но ведь не была же она ему женой. Никогда Павел не думал, что ему достанется такая судьба — жить со второй женой. Да еще на старости лет.

Ко второй жене, даже сильно ее любя, надо снова привыкать. Павел знал многих мужчин, женатых по несколько раз. И никогда он не мог понять, как это они умудрятся привыкнуть друг к другу.

Чем вторая жена отличается от первой, с которой у тебя с молодых лет было так много связано? Каждый человек чем-то обязательно отличается от другого. Главной чертой Августы было ее врожденное благородство во всем: в поведении, движениях, манере держаться и разговаривать. В этом отражался ее аристократизм. Мария никогда не принадлежала к аристократической среде, она была просто чудесная женщина. Да и сам, какой он аристократ? Выходец из бедной еврейской семьи. И оба они так подходили и так привыкли друг к другу, что чувствовали себя единым организмом. Если бы каждый спросил другого: «Ты любишь меня?» — другой с удивлением ответил бы: «Люблю ли я тебя? Я и есть ты».

Еще одна яркая черта Августы — тонкое чувство юмора. Все, что она подмечала в людях и узнавала в событиях, она умела интерпретировать с добродушным юмором.

С ней Павел стал чаще смеяться:

— Авочка, ты должна была стать актрисой.

И с каждым днем Павел чувствовал, что со второй женой он как бы снова помолодел. Августа окружила его заботой, которую может дать только любящая жена. А он ведь уже стал отвыкать от этого. Августа вкусно готовила, следила за его диетой, говорила:

— Путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Я знаю это. Но надо питаться по поговорке: завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу. — И кормила Павла вкусными завтраками и обедами, а на ужин разрешала есть очень мало.

Павел послушно поддавался ее указаниям и слегка похудел, стал чувствовать себя лучше. К нему даже вернулось желание, теперь они хоть не часто, но с удовольствием по ночам наслаждались друг другом. И пребывая почти постоянно в хорошем настроении, Павел напевал арию Гремина из его любимой оперы «Евгений Онегин»:

Августа как-то услышала его тихое пение, спросила с улыбкой:

— Ты чего бормочешь?

— Я не бормочу, я пою арию Гремина! — И Павел повторил ее в полный голос.

Августа обняла мужа:

— Павлик, Павлик, мы, наверное, были созданы друг для друга, только сами этого не понимали. Что же было бы хорошего доживать каждому из нас в одиночку? Я не очень религиозна, но мне кажется, что Сеня и Мария смотрят на нас сверху, из их рая, если он есть, и радуются за нас. С их благословения мы станем доживать оставшиеся нам дни вдвоем, в нашем муравейнике для двух муравьев.

Павел добавил:

— Старых муравьев.

Лиля спросила Рупика Лузаника еще об одном их сокурснике и приятеле — Борисе Ламперте.

— А где наш Борька-Америка? Помнишь, мы его так прозвали, потому что он родился в Америке. Что тебе о нем известно?

Рупик, рассеянный ученый, как всегда, многого не знал:

— Ой-ой, я что-то слышал про Борьку-Америку… Дай вспомню. Да, вот что, его мама, Рахиль, поехала за ним в Казахстан. А почему и зачем, точно не знаю. Спроси у Ани Альтман, она в курсе всех дел.

— Помнишь, Борька-Америка был всегда непрактичный, как не от мира сего? — спросила Аня.

— Так он и был не от сего мира, а из Америки, — усмехнулась Лиля.

— Да, конечно. Но все-таки таких, как он, ничего в жизни не понимающих, не так много.

— Так что же с ним случилось?

— А то, что он неудачно женился.

— Ну, и это случается не так редко, — засмеялась Лиля.

— Но так неудачно, как он женился, случается редко — он женился на ссыльной проститутке и воровке, намного старше себя.

— Что?! — Лиля обомлела.

— Вот в том-то и дело. Его распределили работать в казахскую глушь, в какой-то Чарджоу, что ли. Там среди казахов жили русские ссыльные, уголовники на поселении. И наш Борька с ходу втюрился в одну из самых отъявленных бандиток, а она с ходу положила его на себя. И этот недотепа женился на ней. Понимаешь? Она тянула с него деньги, заставляла много работать, все отбирала на водку. А он долго не сообщал родителям о женитьбе. Все-таки какими-то путями они узнали об этом. Тогда его мать, практичная американка, поехала туда, чтобы его развести и вырвать оттуда.