Как будто не писал Суворов в «Разговоре с солдатами…», что солдат – не разбойник, и обижать обывателя не следует. Как будто суворовская армия не поразила Европу отсутствием мародерства… Затем, в худших традициях отечественной историографии времен «вульгарного социологизма» поэт припоминает, что армия Суворова состояла из крепостных, называемых «разнесчастными мужиками»:

Жестокий Суворов гонит свою крепостную армию в бессмысленный поход. Он противопоставлен армии. Как при этом объяснить сотни восторженных народных песен, легенд, лубков о Суворове, ходивших от Амура до Дуная, везде, где звучала русская речь?! В довершение всего – очень странный финальный вывод:

Суворовские традиции в Отечественной войне 1812 года и кампаниях 1813–1814 проявились в уничтожении Великой армии, освобождении России и Европы. Месяцы отступления и трагедию Москвы можно объяснять чем угодно, но только не влиянием Суворова – этого князя побед, солдатского любимца, первой шпаги Российской империи. Заметим, что о бессмысленности Итальянского и Швейцарского походов высказывался и А. И. Солженицын – последовательный враг имперской идеологии. Мы же уверены, что эта блестящая военная одиссея, как и участие России в Семилетней войне, помогли России – великой многонациональной державе с разнообразными интересами во всех сторонах света. Факт существования такой России определил и развитие нашей культуры XIX–XX вв., а значит, суворовские походы имели великий культурообразующий смысл. Имперские амбиции? Но без них Россия окажется под угрозой сжатия до границ Владимиро-Суздальского княжества, лишенного и спасительных ныне природных ресурсов… Ведь У6 часть суши, полную богатств, мы удерживали только благодаря имперским устремлениям, олицетворенным Суворовым. А во вновь обретенном «Владимиро-Суздальском княжестве» воцарится радикальный шовинизм – удел ослабевших, униженных, некогда великих народов. В походах Суворова за

Россию бились серб Милорадович, грузин Багратион, австриец Дерфельден, единые в своем служении общей Родине. Если это «имперские амбиции», то как они прекрасны! Интересы России – повсюду. Пассивных лежебок история наказывает. Как философ истории, Суворов оказался куда прозорливей своих критиков – от Репнина до Солженицына. К тому же Россия в те времена не изнуряла себя мобилизационной системой, Суворов расширял границы империи и решал судьбы Европы, имея под рукой не более ста пятидесяти тысяч солдат, которых он берёг как главное сокровище. Это даже по тогдашним меркам немного. А сделанного хватило на века. Жаль, что с архипелага демагогии эти факты не видны.

Рядом со стихотворением «Суворов» в газетной публикации Корнилова расположилось стихотворение «Черчилль» (как не вспомнить бессмертного: англичанка гадит). Это подобострастный панегирик английскому премьеру, бывшему, как известно, идеологом интервенции в нашу страну, а после войны – сторонником атомного шантажа бывших союзников. И еще раз вспомнились слова Суворова: у этого наёмника-историка два зеркала…

В 1990-е годы присутствие Суворова в русской поэзии оставалось значимой приметой отечественной культуры. Создавались и традиционные образцы суворовской героики – с опорой на классику, на православную этику. Среди них встречались и художественно полноценные произведения – например Алексей Коровин писал (1999):

Судьба Суворова, переплетённая с судьбами российской истории, с нашим вчера и сегодня, оказалась материалом, подходящим для убедительной и лаконической поэзии. Суворов в зеркалах русской поэзии проявился если не во всём своём многообразии, то по крайней мере в ярких красках… Вершины – русский перевод поэмы Байрона, стихотворения Державина и Шишкова, громадная работа Константина Симонова. Это – целый материк лирики и эпоса, пропаганды и мифотворчества.

Поход Суворова в империю российской поэзии не окончен. Захватывающее поэтическое исследование личности великого полководца продолжается.

* * *

Если бы мы знали Суворова только по громким победам, приказам и письмам, – нам не хватало бы чего-то важного. У героя должно быть лицо. И его донесли до нас художники. Своей наружности Суворов не любил. Его облик не соответствовал оссиановским представлениям о герое. Современники знали, что Суворов требовал, чтобы в помещениях, где он останавливался, не было зеркал… Не любил Суворов и позировать художникам: эту повинность отбывал с неохотой, будучи на вершине славы. К суворовской героике обращались не только портретисты. Об образе Суворова в изобразительном искусстве написано несколько капитальных и дельных работ – достаточно упомянуть только книгу М.Б. Стремоухова и П.Н. Симанского «Жизнь Суворова в художественных изображениях» и труд А. В. Помарнацкого «Портреты Суворова. Очерки иконографии». А ведь были ещё и монографии С. В. Козлова «Суворов в его изображениях», Н.М. Коробкова «Суворов. Жизнь и деятельность полководца в изображениях»… Мы расскажем лишь о наиболее ярких полотнах, рисунках и монументах, посвящённых герою. А ещё припомним о судьбе суворовского образа на театральной сцене и в «самом массовом из искусств» – кинематографе. Впрочем, и в самом массовом искусстве XVIII–XIX вв. – наивном лубке – Суворов был представлен в окружении учеников – Кутузова и Багратиона. Раёшники на ярмарках показывали сюжеты из картинок, перемещавшихся на деревянном валике, – подвиги генералиссимуса графа Суворова, переход через Альпы… По лубочным картинкам сотни тысяч русских людей узнавали облик Суворова, по бесхитростным подписям постигали величие деяний полководца. Недурную стилизацию лубка – «Беспримерный переход Суворова через Альпы» – выполнил в наше время художник Виталий Ермолаев.