От шока я оседаю на стул с приоткрытым ртом. Я не предполагала, что когда-нибудь увижу человека, который одновременно заставляет людей страдать и умело строит фундамент с нуля. Я поражена настолько, что просто молча смотрю на Лазарро, не веря своим ушам. Всё куда сложнее, чем я думала. Теперь я понимаю смысл слов Фабио. Этот мир больше никогда не выпустит меня на волю. Я здесь новая заключённая.

– Но мы здесь не для демонстрации моих качеств, а для кое-чего иного, – произносит Лазарро и подходит к одной из ячеек. Он вставляет ключ, открывает дверцу, затем вводит пароль, и дверца ячейки автоматически открывается.

– Мне оставили подарок. Я знал о нём двенадцать лет, но не открывал, потому что он хранил это у себя до последнего и не решался мне это подарить. Это было его отдушиной. Причиной, по которой он участвовал в убийстве моего отца. После смерти Амато вся его недвижимость, акции и вложения перешли мне. Я был его наследником, да и, в принципе, споров по этому поводу не было. – Лазарро достаёт из ящика чёрную коробку, похожую на ту, в которую обычно обувь кладут. Замечаю на ней красную ленту.

Коробка летит на стол, и я вздрагиваю в тишине этого грохота, но успеваю её поймать.

– Открой, – приказывает Лазарро. Нервно сглатываю и развязываю ленту. Осторожно убираю крышку. Раскрываю подарочную красную кальку и охаю от того, что вижу внутри.

– Господи, – шепчу, поднимая золотую рамку, и она неимоверно тяжёлая. Недоумённо смотрю на чёрно-белую фотографию. Лазарро обходит стол и останавливается у меня за спиной.

– Это фото было сделано за два дня до её смерти и моего двенадцатого дня рождения, – сухо поясняет Лазарро. Всматриваюсь в лица на фото, немного странно выглядящие в тусклом освещении комнаты. Я сразу же нахожу взглядом высокого и худого парня с огромными тёмными глазами. На фото они кажутся практически чёрными. На его щеке красуются яркие шрамы. Они ещё не потускнели. Никто не улыбается. Никто. Перевожу свой взгляд на мужчину, ладонь которого лежит на плече у юного Лазарро. Узнаю Амато. Он молодой, подтянутый и очень серьёзный. Даже сейчас от него словно веет странным добром. Из-за этих ощущений, всего случившегося и, вообще, от несправедливости, у меня на глазах появляются слёзы, но я их быстро смаргиваю.

Быстро оглядываю другого мужчину. Я бы хотела, чтобы он был омерзительным, гадким, или было бы в нём что-то такое, что вызовет у меня тошноту. Нет. Это противно уже изначально, но он невероятно красив, с густыми чёрными волосами, глазами Лазарро, высокий, статный. И от него буквально веет ужасающей мощью. Он возвышается над всеми, а его рука сжимает хрупкую и нежную ладонь беременной женщины. Её взгляд пустой. Он ничего не выражает, словно она уже мертва на этом фото. Резко очерченные скулы, как у Лазарро, форма губ у них тоже похожа. Но у женщины длинные русые волосы, уложенные в объёмные локоны. Глаза настолько светлые, что на фото даже кажутся почти белыми. Изящная женщина, и в ней чувствуется порода, хотя если верить она была вполне обычная. Никчёмная для многих. Но её выбрал Босс. Белоснежка. Самое страшное на этой фотографии даже не огромный живот женщины, а то, как сильно и крепко мужчина держит её за руку. Я словно слышу шипение в своей голове: «Моя». Ему ничто не важно, только она. Он одержим ей. Он болен ей. Он не обнимает сына, никак не показывает, что Лазарро тоже член его семьи, только она важна. Амато с Лазарро даже словно стоят немного поодаль от этой пары. Меня пробирает нервная дрожь.

Поднимаю взгляд на Лазарро, но он не смотрит на фотографию. Его взгляд направлен вперёд и полон скуки. Закрылся. Ему больно.

– Открой, я сказал, – требовательно и низко говорит он.

– Я открыла. Здесь рамка, ты сам её видел, – шепчу я.

– Открой подарок, Белоснежка, – рычит Лазарро, бросая на меня злой взгляд.

Непонимающе кручу в руках рамку. Оглядываю коробку. Ничего больше нет.

– Не беси меня. – Грубо толкает меня в плечо.

– Не надо на меня срываться, Босс. На себя сорвись. Что ты от меня хочешь? – шиплю, с яростью смотря на него. Он резко достаёт пистолет и приставляет дуло к моему лбу.

– Меня не напугаешь этой игрушкой, Босс. Ты не выстрелишь в меня. Научись правильно требовать, а не изъясняйся загадками. Что ты хочешь, чтобы я сделала? – Хватаю свободной рукой дуло пистолета и дёргаю его вверх. Слышу рваное дыхание Лазарро, вырывающееся из ноздрей. Его раздражает моя правота. Я не боюсь.

– Достань фотографию. Учись, мать твою, думать наперёд, а не быть тупой гуппи. – Он дёргает рукой, и я отпускаю дуло.

– Так бы и сказал. Тебе положено наказание за оскорбление, а? Или тебе всегда всё с рук сходит? – фыркая, поднимаю зажимы на обратной стороне обитой бархатом рамки. Поднимаю крышку и замираю. Там ещё фотографии. Их очень много, и рамка сама по себе довольно объёмная, поэтому и тяжёлая. Вываливаю всё содержимое тайника на стол и переворачиваю каждую фотогафию.

– Господи, – подскакиваю со стула и отворачиваюсь. – Боже мой, насколько же можно быть ублюдком?

Тошнота подкатывает к горлу.

– Читай, – холодно говорит Лазарро.

– Я не буду на это смотреть. Это отвратительно. Зачем он сохранил это? Зачем? В чём суть снимать её, мёртвую? В чём суть трахать её, мёртвую? В чём суть, чёрт возьми? Здесь и речи не идёт ни о какой любви, Лазарро. Я не знаю, во что ты веришь, но это… это не любовь. Это мания. Это зараза. Это грязь. Это бесчеловечно, – ужасаюсь, поворачиваясь к Лазарро, и тычу пальцем в фотографии. Но он словно и не слышит меня. Смотрит в одну точку и не двигается, а это безумно злит меня. Злит, потому что он так спокоен!

– Она была игрушкой для них. Ты винишь свою мать в том, что она тебя бросила, покончила с жизнью, и я её понимаю. Прекрасно понимаю. Жить рядом с двумя ублюдками, которые текут слюнями при виде её. Постоянно быть избитой, изнасилованной, сломленной. Полюбить одного мужчину, чтобы потом узнать, что он другой. Абсолютно другой, не тот, кем казался. Не все люди справляются с подобным. Не все. Эти двое виноваты в том, что и твою жизнь тоже сломали. Я относилась к Амато иначе. Я считала, что не всё человеческое в нём умерло, а он, оказывается, был ещё хуже, чем твой отец. Тот хотя бы не скрывал своей жестокости и одержимости. Амато действовал тихо и даже после смерти не оставил её тело в покое. Это жутко. Трахать мёртвое тело. И ты знал об этом. Ты всё это знал, иначе не был бы настолько спокойным. Ты знал. Это ещё гаже.

Бросаю взгляд на стол, и меня снова передёргивает от ужаса. Безобразные чёрно-белые фотокарточки с изображениями луж крови, раздроблённого черепа, неестественной позы погибшей женщины, лежащей на бетоне. А дальше… фото из морга, сделанные перед тем как похоронили эту бедную женщину. Даже мёртвое тело не оставили в покое. Амато насиловал её мёртвое тело и делал фотографии на память. Гадко как. Тошнотворно.

– Читай, – повторяет он. – Я хочу услышать это, произнесённое твоим голосом.

Я не могу. Мне настолько противно, что я даже не шевелюсь. Амато был таким же одержимым, как и отец Лазарро. Это у них семейное. Это неизлечимо. Лазарро ничем не отличается от них. Они воспитали его подобным себе, и понимание этого разрушает всё внутри меня. Всё. Он не отпустит меня, если я попрошу. Он будет держать меня на привязи, пока я ему не надоем. Вот что я понимаю сейчас, и это меня начинает пугать по-настоящему.