Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как вспомню, что заставила его у начальства добиваться, чтобы он воевал, у меня так сердце кровью и обольется. Ведь, выходит, я сама будто приговор ему написала. А после, как подумаю, что не я, какая-нибудь другая жена своего мужа сейчас бы оплакивала, так кажется, — нет, пусть уж лучше я. Мне не привыкать, я баба крепкая…
* * *
Старенький мотобот, шедший на полуостров Рыбачий, шатался с борта на борт, как пьяный, поскрипывая бимсами от каждого удара волн. Электрическая лампочка, получавшая накал от динамо-двигателя, горела неровным, раздражающим светом. Когда мотобот с трудом влезал на волну, лампочка светила едва-едва, а когда корма взлетала на гребень, обнажая винты, и движок развивал бешеную скорость, она заливала отсек ослепительным сиянием.
Около острова Шалим мотобот долго качался на рейде, слышались всплески весел, по палубе прогрохотали тяжелые сапоги, и в люк кубрика неожиданно спустились трое матросов. Аглая с трудом узнала в этих повзрослевших, одетых по-походному пехотинцах прежних щеголеватых аскольдовцев.
Матросы удивились встрече не меньше нее:
— Аглая Сергеевна, ну мы-то — ладно, а вот как вы сюда попали?..
Алеша Найденов, на плечах которого теперь тускло светились погоны сержанта морской пехоты, хозяйственно распорядился:
— А ну, кто-нибудь, жми на камбуз за кипятком, сейчас чай пить будем. На таком катере, как этот, еще часа два протащимся…
По-деревенски прижимая буханку хлеба к груди и орудуя длинным австрийским тесаком, Борис Русланов тихим голосом рассказывал о гибели «Аскольда». Потом все стали вспоминать тралмейстера Никонова, желая этим, очевидно, сделать приятное Аглае.
По трапу сбежал вниз Ставриди, держа в руке фыркающий паром чайник. Вешая чайник на ремне к потолочному бимсу, ибо поставить его было нельзя — качало, он сообщил:
— Сказал Ярцеву, чтобы шел к нам. «Нет, — говорит, — я на палубе посижу…»
— Ну, тогда давайте за стол… Аглая Сергеевна, у вас кружка есть?
— И кружки нет, и чаю не хочу. Спасибо! Вы лучше скажите, какой это Ярцев?.. Случайно не лейтенант-разведчик?
— Он самый, — отозвался Ставриди, пытаясь поймать гулявший от борта к борту чайник. — Наше счастье, что мы к нему попали. Мы с ним раньше других в Норвегии побываем…
Аглая вспомнила высокую полутемную палату морского госпиталя. Вспомнила перевязанного, измученного раной человека, который первым рассказал ей о муже.
— Он сейчас ничем не занят? — спросила Аглая.
— Кто?
— Да лейтенант ваш.
— Нет, морем любуется, ему бы моряком быть, а не разведчиком…
Аглая откинула люк, выбралась на палубу. В носу мотобота, у самого среза фальшборта, сидел в шинели, накинутой на плечи, Ярцев. Ему словно доставляло удовольствие наблюдать, как нехотя расступаются волны, как в разбеге водяных валов то там, то здесь рождаются пенные барашки.
Аглая подошла к нему сзади, тронула лейтенанта за плечо:
— Матросы мне сказали, что вы ничем не заняты, но вы, кажется, заняты, и даже очень…
— Аглая Сергеевна! — удивился лейтенант. — Очень рад вам, садитесь, — и, отпахнув полу шинели, он уступил ей место у фальшборта.
Она села рядом с ним, спросила:
— Вы тоже на Рыбачий?
— Да, пока что на Рыбачий… Простите, я даже не поздравил вас.
— С чем?
— Ну как с чем!.. С офицерским званием! Теперь мы с вами как бы наравне: вы — лейтенант, я — тоже…
— Что вы! Звание-то у нас одно, а вот дело — разное, никак нельзя равнять…
Ярцев, сощурив глаза, бегло оглядел южный берег Мотовского залива, спросил:
— У вас хорошее зрение?
— А что?
— Вон посмотрите туда… Видите, по склонам сопок извивается такая тонкая ленточка?
— Вижу.
— А по этой ленточке движутся мелкие жучки… Видите?
— Да.
— Так вот это грузовики немецкие. На передовую едут к Титовке.
— Неужели? — удивилась Аглая. — Так близко?
Ярцев ловко закурил на ветру, сухо улыбнулся:
— Ваш муж, Аглая Сергеевна, и мой друг, наоборот, всегда был доволен тем, что близко и не надо далеко отходить от берега.
— А вы с ним были на этой дороге?
— И не однажды, — ответил Ярцев. — В сорок втором году мы чуть ли не каждую ночь делали там засады.
Аглая задумалась, а Ярцев снова стал наблюдать за волнами. Оба долго молчали, потом лейтенант спросил:
— Сегодня, кажется, суббота?
— Да.
— Это хорошо.
— Что хорошо?
— То, что суббота.
— Почему?
— Потому, что по губе Эйна, куда мы идем, немцы по субботам не бьют из дальнобойных. У них все по расписанию. Сегодня они гвоздят губу Мотка… Слышите?..
Аглая ничего не услышала и, немного помедлив, сказала:
— Можно задать вам один вопрос?
— Пожалуйста.
— Скажите, если это только не составляет секрета, вы были в Норвегии?.. Вот после того как мы с вами встречались…
Он посмотрел на нее улыбающимися глазами, хотя лицо его продолжало оставаться суровым, и по этим глазам Аглая догадалась, что в Норвегии он был, и не один раз, и позавидовала ему.
— Я понимаю, — сказал Ярцев, — почему вы спрашиваете меня об этом. Вам интересно: а вдруг я узнал что-нибудь новое о вашем муже? Но только — нет, ничего не известно мне, кроме одного, — в Финмаркене растет партизанское движение…
— А он… может быть там?
— Если жив, то да!..
Скоро вошли в губу Эйна; единственный причал был недавно разбит немецкой артиллерией, и мотоботу пришлось высаживать людей напротив дикого, заросшего кустарником берега. Пенные гребни волн создавали на отмели толкотливую сувою, невдалеке плавала брюхом кверху дохлая акула, прыгать в ледяную воду было жутковато.
Но Алеша Найденов уже бросился за борт, а за ним и все остальные. Держа автоматы стволами книзу, никоновцы приняли Аглаю с палубы и, спотыкаясь о подводные камни, на вытянутых руках донесли ее до берега.
Они прошли мимо складов, мимо зенитных батарей, мимо пленных, разгружавших баржу с углем, и остановились на развилке дорог. Одна из них вела на запад, в сторону синевших вдалеке гор хребта Муста-Тунтури, вторая тянулась на север, в глубь полуострова.
— Ну, — грустно улыбнулась Аглая, — давайте прощаться…
Пожимая ей руку, Ярцев сказал:
— Я бы хотел… не знаю, как вы к этому отнесетесь. Короче говоря, вы не сможете дать мне номер вашей полевой почты?.. Письма писать не люблю, но вам напишу.