Такой рыбой был и пастор Охс.

Маке перечитал его письмо. Оно было адресовано министру юстиции, Францу Гюртнеру.

Какой дурак! Если ответ – «нет», то это преступная клевета, а если «да» – то Охс виновен в проникновении в государственную тайну. Неужели он сам этого не понимает?

И он еще смеет писать о преступлении! Неужели ему не приходит в голову, что обвинять правительственных агентов в незаконных действиях – само по себе незаконное действие? Он что, воображает, что все еще живет при дегенеративной либеральной демократии?

Маке был в курсе того, о чем писал Охс. Программа называлась «Акция Т4», поскольку ее адрес был Тиргартенштрассе, 4. Официально учреждение называлось «Благотворительный фонд лечения и призрения», несмотря на то что находилось в подчинении личной канцелярии фюрера. Занималось оно безболезненным умерщвлением неполноценных людей, которые не могли жить без дорогостоящей медицинской помощи. За последние два года они отлично поработали, уничтожив десятки тысяч бесполезных людей.

Проблема заключалась в том, что общественное мнение Германии было еще недостаточно благоразумным, чтобы понимать необходимость этих смертей, поэтому программу пока приходилось держать в тайне.

Маке входил в число посвященных. Он получил повышение и стал инспектором, и наконец его приняли в элитарные военизированные охранные войска нацистской партии, СС. Его коротко проинформировали об «Акции Т4», когда передавали дело Охса. Он чувствовал гордость: теперь он был совсем свой.

К несчастью, люди были так неосторожны, и существовала опасность, что тайна «Акции Т4» будет раскрыта.

Устранить утечку было делом Маке.

Предварительное расследование быстро показало, что заставить молчать требовалось троих: пастора Охса, Вальтера фон Ульриха и Вернера Франка.

Франк был старшим сыном производителя радио, значительного человека, с давних пор поддерживавшего нацистов. Сам предприниматель, Людвиг Франк, сначала начал яростно требовать информацию об обстоятельствах смерти своего неполноценного младшего сына, но быстро замолчал, едва ему пригрозили закрыть его фабрики. А вот молодой Вернер, офицер министерства авиации, быстро поднимающийся по карьерной лестнице, упорно продолжал задавать неудобные вопросы, пытаясь задействовать и своего влиятельного босса, генерала Дорна.

Министерство авиации располагалось в доме, о котором говорили, что это самое большое в Европе министерское здание. Оно занимало целый квартал на Вильгельмштрассе, совсем рядом с центральным зданием гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, нужно было лишь повернуть за угол. Маке пошел туда пешком.

В своей форме СС он мог не обращать внимания на охрану. Подойдя к стойке регистрации, он рявкнул:

– Немедленно проводите меня к лейтенанту Вернеру Франку!

Вместе с вахтером он поднялся на лифте и прошел по коридору до открытой двери в маленький кабинет. Молодой человек, сидевший за столом, не сразу поднял голову от лежащих перед ним документов. Глядя на него, Маке решил, что ему года двадцать два. Почему он не на фронте, не бомбит Англию? Наверняка отец воспользовался своими связями, возмущенно подумал Маке. Весь вид Вернера говорил о привилегированном положении: хорошо пошитая форма, золотые кольца, явно не по-военному чрезмерно длинные волосы. Маке уже его презирал.

Вернер дописал карандашом запись, потом поднял голову. Когда он увидел форму СС, приветливое выражение тут же исчезло с его лица, и Маке с интересом заметил промелькнувший страх. Мальчишка тут же попытался спрятать его с помощью любезного обхождения, почтительно поднявшись и здороваясь с улыбкой, но Маке не обманешь.

– Добрый день, господин инспектор, – сказал Вернер. – Садитесь, пожалуйста.

– Хайль Гитлер, – сказал Маке.

– Хайль Гитлер. Чем я могу вам помочь?

– Сядь и заткнись, глупый мальчишка, – процедил Маке.

– Ради всего святого, – сказал Вернер, стараясь не показать страха. – Что я сделал, чтобы вызвать такой гнев?

– Не смей задавать мне вопросы. Говори, когда к тебе обращаются.

– Как пожелаете.

– С этого момента ты прекратишь расспрашивать о своем брате Акселе.

Маке был удивлен, увидев на лице Вернера промелькнувшее облегчение. Это было странно. Неужели он боялся чего-то другого, страшнее, чем просто приказ не расспрашивать о брате? Может быть, он вовлечен в другую вредительскую деятельность?

Вряд ли, решил Маке, поразмыслив об этом. Скорее всего, Вернер обрадовался, что его не арестуют и не заберут в подвалы на Принц-Альбрехт-штрассе.

Однако Вернер был не окончательно запуган. У него хватило смелости сказать:

– А почему мне нельзя спросить, как умер мой брат?

– Я тебе сказал не задавать мне вопросов. Чтоб ты знал, с тобой обходятся так мягко лишь потому, что твой отец – большой друг партии. Если бы не это, сейчас ты был бы в моем кабинете. – Эта угроза была понятна каждому.

– Я благодарен вам за ваше снисхождение, – сказал Вернер, пытаясь сохранить хоть каплю достоинства. – Но я хочу знать, кто убил моего брата и почему.

– Ничего нового ты не узнаешь, что бы ты ни делал. Но все дальнейшие расспросы будут рассматриваться как государственная измена.

– Вряд ли мне понадобились бы дальнейшие расспросы – теперь, после вашего визита. Сейчас я понимаю, что оправдались мои худшие предположения.

– Я требую, чтобы ты немедленно прекратил свою подрывную деятельность.

Вернер с вызовом взглянул на Маке, но ничего не ответил.

– В противном случае, – сказал Маке, – генерал Дорн будет проинформирован, что твоя лояльность находится под вопросом. – Что это значило – сомневаться Вернеру не приходилось. Он бы потерял свое уютное место и отправился бы в казармы на аэродром на севере Франции.

Теперь Вернер смотрел уже не так дерзко, он явно задумался.

Маке встал. Он уже провел здесь достаточно времени.

– По-видимому, генерал Дорн считает тебя умным и знающим помощником, – сказал он. – Будешь правильно себя вести – сможешь продолжать работать в этом качестве. – И вышел из комнаты.

Маке чувствовал тревогу и неудовлетворенность. Он не был уверен, что ему удалось сломить дух Вернера, и чувствовал глубинное сопротивление, оставшееся незыблемым.