Он обратился мыслями к пастору Охсу. К нему потребуется другой подход. Маке вернулся в управление гестапо и собрал небольшую команду: Райнхольд Вагнер, Клаус Рихтер и Гюнтер Шнайдер. Они взяли черный «мерседес 260-D», это была любимая марка гестапо, незаметный, потому что в Берлине было много машин такси той же модели и цвета. В прежнее время в гестапо поощрялось быть более заметными, чтобы люди видели, как жестоко они расправляются с оппозицией; но с запугиванием народа Германии давно было покончено, и в открытом насилии уже не было необходимости. Сегодня гестапо действовало скрытно, всегда под маской законности.

Они поехали к дому Охса, стоявшему рядом с большой протестантской церковью в Митте, центральном районе. Как Вернер мог думать, что находится под защитой отца, так Охс, возможно, думал, что его защитит церковь. Сейчас он узнает, что это не так.

Маке позвонил в колокольчик. В прежние времена они бы вышибли дверь – просто чтобы произвести впечатление.

Дверь открыла служанка, и Маке вошел в просторную, хорошо освещенную прихожую с полированными половицами и мягкими коврами. Остальные трое вошли за ним.

– Где твой хозяин? – доброжелательно обратился к служанке Маке.

Он не угрожал ей, но она все равно испугалась.

– В своем кабинете, – ответила она, показав на нужную дверь.

– Соберите всех женщин и детей в соседней комнате, – сказал Маке Вагнеру.

Дверь кабинета открылась, и в прихожую выглянул, нахмурившись, пастор Охс:

– Что, хотел бы я знать, здесь происходит? – сказал он возмущенно.

Маке направился прямо к нему, заставив отступить назад и впустить Маке. Кабинет был маленький, хорошо обставленный – стол с кожаным верхом, полки богословских книг.

– Закройте дверь, – сказал Маке.

Пастор Охс неохотно повиновался, но потом сказал:

– Я полагаю, у вас есть достаточно приемлемое оправдание этому вторжению.

– Сядьте и заткнитесь, – сказал Маке.

Пастор Охс был ошеломлен. Наверное, ему в последний раз приказывали заткнуться, еще когда он был мальчишкой. Обычно служителей церкви не оскорбляли даже полицейские. Но нацисты игнорировали эти досадные условности.

– Это возмутительно! – выдавил наконец Охс. И сел.

Где-то в доме зазвенел протестующий женский голос: видимо, жена. Услышав это, Охс побледнел и поднялся со стула. Маке толкнул его назад:

– Сиди на месте!

Охс был плотного сложения и выше, чем Маке, но протестовать не стал.

Маке обожал наблюдать, как эти напыщенные типы сникают от страха.

– Кто вы? – спросил пастор Охс.

Маке им никогда не отвечал. Они, конечно, догадывались, но, когда не знали наверняка, было страшнее. Если бы потом, что маловероятно, кто-нибудь начал задавать вопросы, вся команда поклялась бы, что они первым делом представились как офицеры полиции и показали свои жетоны.

Он вышел. Его сотрудники согнали в гостиную несколько детишек. Маке велел Райнхольду Вагнеру отправляться в кабинет и сторожить там Охса. Потом вслед за детьми он вошел в другую комнату.

Там были занавески в цветочек, семейные фотографии на камине и удобные кресла, обитые клетчатой тканью. Хороший дом, хорошая семья. Ну почему они не могли сохранять лояльность рейху и заниматься лишь своими делами?

Служанка, прикрывая рот ладонью – словно чтобы удержаться от крика, – стояла у окна. Четверо детей столпились вокруг жены Охса – некрасивой полногрудой женщины за тридцать. Пятого ребенка она держала на руках – девочку лет двух, со светлыми кудрями.

Маке погладил девочку по голове.

– Как зовут эту? – сказал он.

Фрау Охс пришла в ужас.

– Лизелотта, – прошептала она. – Что вам от нас нужно?

– Лизелотта, малышка, иди к дяде Томасу, – сказал Маке, протягивая руки.

– Нет! – вскричала фрау Охс. Она прижала к себе ребенка и шарахнулась в сторону.

Лизелотта громко заплакала.

Маке кивнул Карлу Рихтеру.

Рихтер схватил фрау Охс сзади, заламывая ей руки назад, вынуждая выпустить ребенка. Но прежде чем Лизелотта упала, Маке ее подхватил. Дитя билось, как пойманная рыба, но он лишь крепче стиснул ее, как держал бы кошку. Она заревела сильнее.

На Маке бросился мальчишка лет двенадцати, безуспешно колотя его маленькими кулачками. Пора его учить уважать власть, решил Маке. Он взял Лизелотту левой рукой, а правой схватил мальчишку за рубашку и швырнул через комнату – так, чтобы тот приземлился в мягкое кресло. Мальчишка заорал от страха, завизжала и фрау Охс. Кресло опрокинулось, и мальчишка покатился по полу. Он не очень ушибся, но начал плакать.

Маке вынес Лизелотту в прихожую. Она, оставшись без матери, визжала изо всех сил. Он поставил ее на пол. Она бросилась к двери в гостиную и стала биться в нее, вереща от ужаса. Маке заметил, что поворачивать дверную ручку она еще не научилась.

Оставив ребенка в прихожей, Маке снова вошел в кабинет. Вагнер был у двери – охранял. Охс стоял посреди комнаты, белый от страха.

– Что вы делаете с моими детьми? – произнес он. – Почему кричит Лизелотта?

– Вы напишете письмо, – сказал Маке.

– Да, да, что угодно! – сказал Охс, бросаясь к столу с кожаной столешницей.

– Не сейчас, позже.

– Хорошо.

Маке наслаждался. В отличие от Вернера, Охс был полностью уничтожен.

– Письмо министру юстиции, – продолжал он.

– Так вот из-за чего все это.

– Вы напишете, что теперь вы понимаете: в ваших голословных заявлениях, сделанных в первом письме, не было ни слова правды, что вас ввели в заблуждение тайные коммунисты. Вы извинитесь перед министром за беспокойство, причиненное вашими неосмотрительными действиями, и заверите его, что никогда больше ни с кем не заговорите об этом деле.

– Да, да, обязательно. Что там делают с моей женой?

– Ничего. Она кричит от страха перед тем, что с ней будет, если вы не напишете это письмо.

– Я хочу ее видеть.

– Если вы будете меня раздражать своими дурацкими требованиями, ей будет хуже.

– Конечно! Я был не прав. Приношу свои извинения.

Как слабы те, кто противостоит нацистам.

– Письмо напишете сегодня вечером. Утром отправьте.

– Хорошо. Следует ли мне послать вам копию?

– Идиот. Оно все равно попадет ко мне. Неужели вы думаете, что министр сам читает вашу бредовую писанину?

– Нет, нет, конечно, нет, я понимаю.

Маке направился к двери.

– И держитесь подальше от таких, как Вальтер фон Ульрих.