Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пришлось оборудовать «штаб» в подвале двадцать второго дома. Там, скорее всего, будет музей, когда я умру. В штабе была огромная кровать с потресканым скрипучим матрацом, гигантская бутыль, в которой мой отец когда делал вишневую наливку, а я — более практичную дрожжевую брагу, и электроплитка для жарёхи из ганджи.
Школа моя была элитной и большинство одноклассников, как я сам, впрочем, были дети коммунистических сановников или, на худой конец — завмагов. Родители кормили их по утрам кашей с ложечки и всячески оберегали от жизни. Девяносто пять процентов моих одноклассников были к восьмому классу девственниками. В отличии от выходцев из седьмой сергелийской школы, которые и открыли для меня жарёху, брагу, Наташу и Надю.
Сам же я стал сталкером между двумя мирами, и мой авторитетный рейтинг среди одноклассников достиг фантастических высот. Одна такая «паршивая овца» — как меня впоследствии окрестил школьный завуч, найдётся везде.
Каждый день после уроков, очередной из моих одноклассников, смущаясь отзывал меня в сторону, говорил, что, наконец черед дошёл до него, и предлагал редкую коллекцию марок, фирменные джинсы или обменянные на «Мастера и Маргариту» золотые дублоны из книжного.
По прибытию мы топали на сергелийское кладбище, прямо к стене «Умерших вспомним» и собирали гербарий в аккурат на пару олимпийских весел жарехи. Синтезировав наскоряк жарёхи, я угощал счастливца, наливал ему кружку браги и оставлял на пару часов в компании сергелийских золотошвеек.
Позже неофит большого секса, все еще ошарашенный роскошными открытиями отгружался на такси в соответствующий район города. В мою подвальную гимназию ехали со всех уголков Ташкента.
И все бы хорошо, да вот участились случаи засыпания прямо в ванной от анашевой передозировки — подозрительно. Участились случаи подъёмов среди ночи и буквального обгладывания содержимого холодильников. Упала успеваемость мужской половины класса. Исчезали ходовые на быстрый товарообмен золотокорешковые издания Мориса Дрюона и Дюма-отца.
Последнюю каплю иницировавшую родительско-учительское расследование дали признания мамсика Колотаева. Очкастый чикатила, находясь в психоделическом угаре поведал маме об оральных способностях Надюхи. Энергичная мама Колотаева возглавила кампанию беспрецедентной травли корня всех зол — наркомана и сводника Шурика, для которого ПТУ это потолок. Оставить негодяя в одном классе представителями элитных родословных было бы преступлением против будущего нашей страны.
Родительские комитеты восстали и выдвинули ультиматум. Наезды на меня на самом высшем уровне иногда случались, но мощь положения моего отца разруливала все одним звонком директору. Но в тот раз кампания приобрела гигантский общественный резонанс. Мои подвиги обрастали кучей пикантных подробностей и вызывали неподдельный интерес у папаш большинства одноклассников.
У моего отца, как назло что-то не клеилось тогда на работе, все никак не хотела перестраиваться перестройка и мои «идиотства» его доконали.
Посадив меня перед собой, он открыл наш семейный бар и плеснул в стакан пятнадцатилетнего скотча, на который боялся дышать. Через секунду он уже фонтаном выплёвывал вискарь на золочённые обои зала.
Мог ли я подумать, что он захочет открыть коллекционную бутылку так скоро? Тщательный анализ коллекции открыл отцу глаза на факт, что хвастаться перед гостями ему больше нечем. Коллекционное пойло утекло в те же жерла моих дружков, куда вёслами влетала жарёха и копеейчная брага.
Отец стал бледным и по ледяному спокойным. Лучше бы он орал и багровел от гнева.
Родитель устало присел на кончик кресла и спросил:
— Кем ты хочешь быть?
— Ну я ещё не определился. Времени — уйма.
— Сынок, тебе уже шестнадцать лет. В шестнадцать лет…
— Знаю! Гайдар командовал полком! А сейчас его внук с Явлинским пишут программу пятьсот дней. Мне кино нравится папа. Режиссёром буду. Великим.
— Кино? Чёрт с тобой. Собирай бумаги. Пойдёшь в ташкентский кинотехникум. Режиссёром не знаю, но вот там есть новая перспективная специальность — видеомонтаж, мы с Маратом Кучкаровичем на днях резали ленточку — открывали там новый факультет. Пойдёшь вне конкурса. А теперь — прочь с глаз моих, троечник херов.
Вскоре я наизусть знал календарь овуляции неведомой Джуди. Можно даже сказать я косвенно принимал участие в оплодотворении ее влажных яйцеклеток. Суррогатный папаша Шурик, создавший идеальные условия для производства маленького американца в Кашкадарье. Уникальный эксперимент века. Размножаются ли американцы в неволе?
Честно сказать, до сих пор не знаю — Алонсо унесет эту тайну в могилу. Но со мной он развёл. Я попросил у золотой рыбки армейские ботинки, которые весили чуть больше тёплых шерстяных носков, но представляли из себя эталон обувной прочности и практичности. Теперь хождение по гравию не вызывало болезненных осложнений. Кроме того, я обзавелся комплектом настоящей американской полевой формы. Такую — без знаков различия и рода войск носили продавцы из пиэкса и повара с ассенизаторами из Браун энд Рут. На мое низкорослое счастье в армии США очень много женщин, и мой размер — ну просто будто под меня шили, легко нашелся в запасниках пиэкса.
Удачная смесь хлопка и синтетики очень прочна и почти невесома — кажется будто ходишь в трусах, ни какого стеснения движений, прям как в афганском платье для мужчин-воинов. Интересно как две культуры и два подхода к ведению войны добились практически одинакового результата в отношенни комфорта.
К сожалению выходить с базы в американской форме нельзя было никому. Даже американцам приходилось рядится в гражданское платье. Поэтому я, очутившись на базе, первым долгом шуровал в свой пивной контейнер, сбрасывал шкуру среднестатистического цивила джамахирии и превращался в прекрасного мотылька цвета «Буря в пустыне». У меня менялась осанка, манера речи и даже жесты становились «осторожны и легки». Так я мог скакать от чек-пойнта к чек пойнту часами, как разыгравшийся подросток.
Ну, а третье желание это был, конечно же, новенький плейер «Панасоник». Плейеры с сидюком тогда только только появились и были несомненой роскошью на фоне старинных шарманок, проигрывающих кассеты. Панас ловко скользил в широкой боковой карман форменных брюк и трансформация местечкового Шурика во всеамериканского Алекс-боя заканчивалась.
* * *
Увольнительные в Карши американцам не полагались совсем. База К2 была американской землей, взятой во временную аренду. Всё за её пределами было джамахирией и требовало гостевой визы. Никто в Ташкенте не позаботился открыть у входа на базу вагончик ОВИРа. Хотя вагончик с обменным пунктом был открыт с первых дней.
Официально в отпуск или, по-военному: R amp;R — rest and recreation солдаты летали в Германию или Литву или другую «нормальную страну» не требующую дурацких виз от глобальных защитников свободы.
Проблема власти юртбашей в том, что на местах люди просто бояться принять самостоятельное решение, а в столице столько дел, что до разных мелочей элементарно не доходят руки. Каршинцы боялись обозлить Ташкент и боялись обидеть заокеанских гостей. На вылазки оккупантов К2 в город просто не обращали внимания. Главное — чтоб снимали форму и оставляли на базе свои страшные машины.