Она что-то спросила у шофера, и тот ответил.

– Оказывается, Донгха – столица провинции Куангчи.

– Столица провинции – город Куангчи. Мистеру Локу надо снова садиться за парту.

Сьюзан опять обратилась к водителю.

– Куангчи в апреле 1972 года был до основания разрушен американскими бомбардировщиками. Город не восстанавливали. Так что теперь столица провинции здесь.

– Теперь понятно, что тут за хренотень.

Дальше шоссе было почти пустым.

– Этот участок дороги до Хюэ мы называли Безрадостной улицей.

Сьюзан окинула взглядом редкие деревца, убогие домики и попадающиеся крохотные рисовые посевы.

– Так за что вы, собственно говоря, бились: чтобы все это удержать или вынудить противника все это отвоевывать?

Я рассмеялся.

Надо будет запомнить ее остроту и выдать, если снова встречу кого-нибудь, кто здесь воевал.

– Где-то неподалеку кончается полоса действий морпехов и начинается зона ответственности армии.

Мы въехали на новый мост через рукав реки Куавьет, и я тронул шофера за плечо.

– Стоп.

Лок остановился прямо на мосту. Я вылез из машины, Сьюзан последовала за мной. Я посмотрел вниз, на несущийся к морю поток. Там стояли пилоны старого моста.

– Мое отделение несколько раз посылали в охранение этого моста, – сказал я Сьюзан. – Не нового, а того, что находился вон там. – Я заметил развалины французских дотов на берегах и показал их ей. – Вон в тех бетонных дотах я несколько раз ночевал. И нацарапал свое имя рядом со многими другими, в том числе Жаком и Пьером.

Сьюзан взяла меня за руку.

– Пойдем посмотрим.

– Спроси у нашего Джеймса Бонга, есть у него фонарик?

Сьюзан подошла к машине, и Лок достал фонарь. Мы сделали по берегу десяток шагов, туда, где некогда находился разрушенный мост. Французский дот или бункер имел круглую форму примерно десяти метров в диаметре. Его отлили из усиленного бетона и накрыли куполообразной крышей, чтобы отскакивали ракеты и снаряды. Говорили, что он похож на старую коробочку из-под лекарств, но мне напоминал иглу[79]. На земле у основания бетона зеленели обрывки пластика – когда-то это были американские мешки с песком.

– Мы обкладывали французские укрепления мешками, – объяснил я Сьюзан, – потому что современные боеприпасы пробивали усиленный сталью бетон на шесть – восемь футов, а песок поглощал удар. Но все равно, если случалось прямое попадание и если человек находился внутри, мозги разжижало на несколько часов. Мы говорили: "Ну вот мы и превратились в морпехов". Старая шутка.

Я взял у Сьюзан фонарь и посветил внутрь.

– Совсем погано. Даже не видно бетонного пола – одна грязь.

– А как насчет пиявок?

– Там их нет. Пойду первым, повыкидываю змей. – Я протиснулся сквозь узкую входную щель.

Центр куполообразной крыши находился примерно в пяти метрах над головой. Таким образом, у любой бойницы можно было свободно стоять, и над головой еще оставалось достаточно места.

Я обвел лучом бетонные стены и пол – там ползали какие-то отвратительные многоножки, по всем углам паутина и в ней пауки размером с грецкий орех, полно слизней, но никаких змей. Стены покрывала плесень, но я рассмотрел имена на цементе.

– Выбрасывай змей наружу! – крикнула Сьюзан.

– Здесь нет змей. Но будь осторожна – не касайся стен.

Она протиснулась в дот и встала рядом.

– Уф! Ну и вонь!

– Мы поддерживали огневые точки в идеальной чистоте. Но с семьдесят пятого года сюда никто не заходил.

Тусклый свет проникал сквозь бойницы, и я все время поводил лучом, чтобы не коснуться чего-нибудь совсем нежелательного.

– Ну, так где твое имя? – спросила Сьюзан.

Я медленно посветил фонариком по круглым стенам и задержал лучик на группе имен. Подошел ближе, увертываясь от пауков, и подкрутил линзу. Луч уперся в нацарапанные на бетоне имена. Французские. А ниже дата – апрель 1954 года. Кажется, я их помнил. И время: в 68-м году нас разделяло всего четырнадцать лет. Но мне, восемнадцатилетнему, которому в 54-м, когда кончилась война французов в Индокитае, было всего четыре года, казалось, что я читаю письмена древнего войска. Теперь я понял, как близко отстояли друг от друга эти войны и как много времени прошло с тех пор.

– Смотри, здесь четыре имени и под ними что-то написано, – сказала Сьюзан.

– Написано, как здесь хреново.

– Нет. – Она подошла поближе и прочитала по-французски: "Les quatre amis, les ames perdues – четыре друга, пропащие души".

Я переместил луч дальше.

– Сэл Лонго. Служил в моем отделении. Убит в долине Ашау. Невероятно...

Нашлось и мое имя, выведенное на бетоне острием консервной открывалки. Буквы под плесенью были едва различимы: "Пол Бреннер" – и дата: "11 января 1968 г.".

Сьюзан долго смотрела на кончик луча фонарика и наконец проговорила:

– Удивительно.

– Лучше здесь, чем на Стене в Вашингтоне, – буркнул я и повел фонарем.

Вот еще несколько имен. Некоторые я узнал, другие – нет. Кто-то нацарапал пронзенное стрелой сердце и написал: "Энди и Барбара – навсегда". Если это был Энди Холл, то "навсегда" наступило для него в мае 68-го, тоже в долине Ашау. Моя четвертая рота за три недели перестала быть боеспособной единицей, и почти все оставшиеся в живых получили очередную нашивку на рукав, что в армии именуется быстрым продвижением в боевых условиях, а мы звали кровавыми нашивками.

Я взял Сьюзан за руку и повел к выходу. Мы еще постояли под хмурым небом.

– Никак не могу поверить, – проговорила она. – Твое имя написано почти тридцать лет назад... и еще те французы... печально... мурашки по коже... ведь многие из них не вернулись с войны.

Я кивнул.

Мы возвратились к машине и поехали дальше по Безрадостной улице.

С левой стороны промелькнула взлетная полоса, и я вспомнил, что это аэропорт Куангчи, где базировались маленькие разведывательные самолеты и машины-корректировщики. Полоса давно не использовалась, и сквозь бетон проросла трава. Контрольная вышка и стоявшая справа от полосы громоздкая французская наблюдательная башня исчезли. Я вспомнил, что такими башнями были утыканы все окрестности, но теперь не видел ни одной. Исчезли все бросающиеся в глаза объекты, которые я помнил: школы, церкви, пагоды, французские и американские укрепления.

– Этот район был опустошен во время пасхального наступления семьдесят второго года и окончательно разорен в семьдесят пятом году, – объяснил я Сьюзан.