Трам кивнул – раз, другой. И я понял, что он мыслями в том дне, когда в небе появились вертолеты.

– Я тоже помню, как высадилась воздушная кавалерия, – проговорил Тед. – Мы тогда сказали: они прогонят чарли, и потехе конец.

Получались две версии одного и того же сражения: воздушная кавалерия считала, что спасала окруженных морских пехотинцев, а морпехи решили, что десантники испортили им развлечение.

– Я был бы не прочь остаться дома, – сказал я Теду.

Он рассмеялся.

Трам очнулся от своих грез и вернулся в реальность.

– А крысы у вас были?

– Были ли у нас крысы? – всплеснул руками Тед. – У нас в траншеях водились такие крупные крысы, что мы думали, это олени. Причем очень голодные крысы. Приходилось спать в сапогах, иначе мы рисковали, что нам отъедят пальцы ног. Эти говнючки были ужасно злобными и необыкновенно хитрющими. Мы обзавелись дробовыми патронами для пистолета-автомата сорок пятого калибра и раз в день устраивали на них охоту. Однажды две крысюги утащили в нору коробку с пайками, а потом вернулись и решили захватить жестянку с сигаретами. – Тед рассмеялся. – Вот сучары!

Сьюзан казалась немного озадаченной, а Трам никак не мог избавиться от мыслей о крысах.

– В наших траншеях... – начал вьетнамец, посмотрел на Сьюзан и не докончил. Но я-то знал, что ели крысы в их траншеях.

– А вот такие маленькие насекомые переносили заразу, – продолжал Трам. – По-французски les puces... Как это по-английски?

– Вши, – подсказала Сьюзан.

– Да. Так вот эти вши переносили чуму. От нее чернела кожа и появлялись бубоны. Много солдат умерло.

Мы стояли на плато под сумрачным небом, ветер трепал наши волосы, и трое из нас погрузились в мысли о прошлом. Мы провели бы там и неделю, играя в У-кого-было-хуже. Но какой в этом смысл?

– Да... так вот, как-то раз прилетел транспортный самолет и привез гамма как-его-там? – снова начал Тед.

– Гамма-глобулин, – подсказал я.

– Точно. Помнишь? Нам его засандаливали в задницу лошадиными иглами. А эту гадость хранили на льду. Она была холодной и вязкой – у меня желвак на ягодице держался целую неделю. Мы спрашивали медиков, от чего она. Они отвечали: "От кори". А потом мы узнали, что от чумы. Господи помилуй, неужели не хватало летящих нам в лоб пуль?

– Кто-нибудь заболел? – спросила Сьюзан.

– Думаете, нам говорили? Приходишь в госпиталь – тебе колют пенициллин и отправляют обратно в траншею. А иногда хватают и отправляют в тыл, как только подворачивается первое, что летает.

Я кивнул, вспомнив, как все боялись бубонной чумы. А ее симптомы мы видели у убитых вьетнамских солдат. Перед высадкой нам сделали инъекцию гамма-глобулина, и наши медики были откровеннее – советовали избегать укусов крысиных вшей и, естественно, укусов самих крыс. Это в то время, когда нас по-черному обстреливали и мы всеми силами старались не словить пулю. Спасибо за совет, док!

Первая воздушно-кавалерийская назвала эту операцию "Пегас" – по имени легендарного летающего коня. Но куда уместнее было бы вспомнить четырех апокалиптических всадников и их именами назвать Войну, Голод, Мор и Смерть.

– Эта ужасная осада продолжалась с марта по апрель, – заговорил Трам. – У нас было от двадцати до двадцати пяти тысяч человек. А у американцев... Сколько было у вас, мистер Тед?

– Пять или шесть тысяч.

– Да. Так вот. Нам сказали, что здесь от болезней, ран и пуль погибло около десяти тысяч наших товарищей. И потом еще много умерло. Я сам потерял несколько друзей, племянников и дядю, который в то время служил полковником. И у американцев были потери. Я тогда задумался: к чему это все?

– И меня мучило то же самое, черт побери! – подхватил Тед.

Вьетнамец прошел немного вперед.

– Видите? Вот одна из уцелевших траншей, которую мы тогда выкопали. Мы начали рыть фашины по направлению к лагерю, как мой отец и дядя во время осады Дьенбьенфу. Мы рыли каждую ночь, и траншея подходила все ближе и ближе к колючей проволоке. План был такой: приблизиться и атаковать. Мы считали, что сумеем сломать оборону. Но не смогли. И многие из наших товарищей погибли вот на этом месте, где когда-то были колючие заграждения.

Его рассказ подхватил Тед:

– Если нам чудилось какое-то движение или противник пускал ракету, наши минометы подвешивали на парашютах свои осветительные ракеты, и вся местность освещалась как днем. – Он обвел глазами то место, где когда-то была натянута колючая проволока. – Пусть только сунутся, пусть лезут на проволоку – им даже залечь негде. Мы откроем огонь, и они повалятся как кегли. Но однажды ночью кто-то подал горном сигнал, и они пошли все разом – бежали и так вопили, что у меня заходило очко и я никак не мог прицелиться. Они рвали колючку дистанционными взрывными патронами и бежали в проходы ко второй линии. Мины падали вокруг моего блиндажа, и я боялся выглянуть в щель, потому что в нее залетали осколки и трассеры. Высунул винтовку, сам скрючился внизу и не глядя выпускал магазин за магазином. А потом меня ранило в руку, я выронил винтовку и заметил, что она разбита. Не знаю, о чем я думал, – только выскочил из блиндажа и начал кидать гранаты в сторону колючки: пять осколочных и две с белым фосфором. Там все горело, в том числе и люди, а эти косо... эти вьетнамцы, черт бы их побрал, продолжали на нас бежать. Они прорвали вторую линию колючки, и теперь между нами ничего не оставалось. Все кинжальные мины мы уже взорвали, пулеметы были разбиты, и я никак не мог найти себе винтовку. Но вдруг опять пропел горн, и они отступили.

Тед обвел глазами склон и едва слышно произнес:

– Ушли. Кроме нескольких десятков, которые стонали на проволоке или на земле... – Он посмотрел на Трама, и тот ответил ему взглядом.

Мы обошли по периметру базу, но больше там ничего не осталось, кроме контуров посадочной полосы – места, где, как нам сказал вьетнамец, не росла трава.

Трам повернулся ко мне:

– Если не возражаете, я бы хотел послушать, каково пришлось здесь вам.

– Сразу после высадки, – начал я после минутного раздумья, – мы вступили в огневой контакт с противником... то есть северовьетнамской армией, но он продолжался недолго, потому что противник, судя по всему, отступил на территорию Лаоса. В течение нескольких последующих дней велись нетяжелые бои. Точно не помню, сколько мы здесь оставались. Мы видели много убитых, много раненых, много могил и... много крыс. И вдыхали ужасный запах смерти и опустошенной земли. Я до этого не представлял ничего подобного: в каком-то отношении последствия великого побоища казались страшнее самой битвы. Я все время повторял, что бреду по Долине Смерти, которую оставил своей милостью Господь.

* * *

Мы снова вернулись на площадь Кесанга. Я дал Траму десять долларов и поблагодарил:

– Спасибо. Уверен, что вам нелегко дается воскрешать все это в памяти.