При подобных упражнениях ошибки бывают в обе стороны, главным образом в зависимости от погоды и состояния атмосферы. При дожде, тумане и т. п., когда очертания предметов неясны, они кажутся дальше действительного; при ясной погоде, когда очертания предметов выражены резко, бывает обратное.

Из всего сказанного следует: величина и отдаленность предметов могут быть определены только приблизительно; при неблагоприятных условиях неточности могут быть очень велики.

Подобно зрению, и слух может быть источником значительных ошибок, если звуковые впечатления так слабы и неясны, что точное восприятие их невозможно; об этом придется говорить после. Дальнейшим частым источником ошибок является то обстоятельство, что наш слуховой орган не имеет особого приспособления для определения направлений звука. Мы судим о направлении по тому, каким ухом лучше слышим звук, но всегда получается только приблизительное определение, к тому же возможное только в открытом месте или в правильном помещении, в котором немного вещей. В загроможденном пространстве такое определение становится совершенно невозможным. Сидя, например, в своей комнате, мы слышим шум экипажа на улице; по силе звука мы можем судить о приближении или удалении экипажа, но совершенно не можем угадать его направления. Если много лиц сидят за столом и кто-нибудь из них будет царапать одну из ножек стола, то обыкновенно невозможно определить, с какой стороны исходит звук, но, зная характер звука, можно всегда угадать, что он исходит от стола. Если же дело идет о неизвестном звуке, о происхождении и причине которого можно только догадываться, то становится совершенно невозможно различить, откуда идет звук. Я делал опыты в этом направлении; одни из присутствующих думали, что звук идет от пола, другие – что от стен, третьи указывали на водопроводную трубу в углу комнаты; на самом деле я касался маленьким аппаратиком ножки стола, за которым все сидели. Из этого следует, что исходная точка звука может быть точно определена только при крайне благоприятных условиях. При незнакомом характере звука такое определение делается почти всегда невозможным.

Поэтому когда в рассказах о спиритических сеансах передают, что «стуки» исходили из всех углов комнаты, даже вдали от медиума, то таким заявлениям нельзя придавать никакого значения. Медиум отлично может производить какой угодно звук, а присутствующие этого не заметят. Вся суть чревовещания, игравшего такую роль в магических операциях всех времен, состоит в том, что присутствующие не могут определить исходный пункт необычайного звука.

Наибольшее доверие мы склонны питать к нашему осязанию в тесном смысле, а также в виде ощущения давления и температуры. Когда хотят указать на достоверность чего-нибудь, то говорят: «В этом можно осязательно убедиться». К сожалению, и осязание нас часто обманывает: ощущение давления и холода остается некоторое время после того, как причина ощущения уже перестала действовать.

На этом свойстве основан известный фокус: ловкий артист кладет нам на руку монету и сильно ее придавливает, затем велит сжать руку в кулак. Мы ясно чувствуем, что монета в руке, тогда как на самом деле она была им удалена. Этот опыт удается еще лучше при холодном предмете. Если положить очень холодную руку на руку другого человека, то можно ее отнять, и участник опыта этого не заметит, конечно, если не увидит движения. На этом был основан один из ловких фокусов мисс Фэй. Охладивши руки ледяной водой, она садилась рядом с «контролирующей» особой, и их закрывали одеялом по шею. Сосед с правой стороны берет ее правую руку, а левую она кладет сверху его руки. Тогда начинаются «проявления». Кто не знает сути дела, будет глубоко убежден, что ее левая рука покоится в его руке, потому что он продолжает ощущать холод, между тем как на самом деле рука отнята еще при начале манифестации и действует свободно. Такого рода проделки, вероятно, нередко повторяются спиритами в темноте.

Внимание. Из опыта обыденной жизни мы все хорошо знаем, что, углубившись в какое-нибудь занятие, поглотившее все наше внимание, мы часто не видим и не слышим ничего из окружающего нас. Хотя внимание и может быть обращено одновременно на некоторое число впечатлений, но ясность каждого из них убывает прямо пропорционально их числу. Это только кажется, что мы можем одновременно и читать, и принимать участие в разговоре; на самом деле мы перестаем понимать в один и тот же момент или то, или другое. Значение внимания для всей нашей психической жизни может быть формулировано в следующих двух пунктах:

1. Если сосредоточить внимание на каком-либо одном определенном предмете, то все остальные, одновременно получаемые впечатления не доходят до полного сознания.

2. Чем большим числом предметов занято одновременно ваше внимание, тем неопределеннее будет полученное нами впечатление о каждом из них.

В этих двух фактах заключаются источники бесчисленных ошибок наблюдения. Так, например, из всякого сколько-нибудь сложного события мы обыкновенно замечаем только известные особенности. Если внимание будет сосредоточено на одной стороне явления, то мы пропустим множество фактов, имевших место одновременно. Если будем «разбрасываться» и стараться заметить многое в разных местах, то представление о каждом из отдельных фактов получится неполное и неясное. На этом основании даже отличные наблюдатели легко попадают в ловушку искусного фокусника. Конечно, большая часть фокусов требуют проворства рук и навыка, но сущность дела состоит в том, что «артист» умеет направить внимание зрителей на ложный след. В то время как всеобщее внимание устремлено именно туда, куда ему нужно, он без всякого стеснения проделывает свои операции в другом месте. Впоследствии мы ближе увидим, как далеко можно зайти в этом направлении.

Посредством внимания мы также производим определение времени. Определение величины пространства зависит от известных ощущений; с определением времени дело обстоит иначе. Так называемое «чувство времени» не есть специальное ощущение и не связано с каким-либо определенным восприятием или впечатлением; оно зависит исключительно от перемены, но не столько от смены разнообразных впечатлений или представлений, сколько от последовательных перемен в степени напряжения внимания. Если бы дело зависело только от числа представлений, то мы легко определяли бы время. В более долгий промежуток времени при прочих равных условиях можно сделать больше, чем в короткий; поэтому и число всплывающих в сознании представлений должно быть пропорционально истекшему времени, и можно было бы, пожалуй, предположить, что по количеству представлений мы можем судить о прошедшем времени. В некоторых случаях это действительно возможно. Опытный оратор по количеству своих слов приблизительно знает, сколько времени он говорил; люди, занятые привычной работой, по количеству сделанного угадывают, который час. Но, с другой стороны, мы знаем, что в приятном обществе часы летят как минуты; здесь время