Был мешок большой, но совсем легкий. Без всякого труда я «пешим ходом» — по логу вдоль речки, до моста на Первомайской, а там и к себе на Смоленскую — доставил поклажу домой.

Мы вывалили сено в дворе у Володьки. Оно вспухло большой кучей. Даже удивительно, как его столько помещалось в мешке! Мы втроем кувыркались в нем, как сбежавшие из цирка обезьяны (по словам Володьки). Вбирали в себя свежий сенный запах. Радостно хихикали, когда сухие травинки щекотали нам руки, ноги, щеки. Мы словно выбрались за город, на луга, где такого сена — до самого горизонта…

Володька затеял игру в рыцарей. С деревянными мечами и фанерными щитами, верхом на палках-лошадях, мы сшибались в поединках, а после, когда «вылетали из седел», сцеплялись на сене в рукопашную. А победителя награждали затем спелым помидором или огурцом, который подносили торжественно, будто королевский приз. Потом, правда, все равно делили награду на три части, но победителю по справедливости доставалась самая крупная доля…

Мы играли на этом сене и в начале сентября, который оставался теплым, как август. А утомившись бранными утехами, лежали рядышком, смотрели на пухлые, совсем еще летние облака и рассказывали друг другу новости.

Однажды Володька сообщил:

— Нас сегодня водили на экскурсию, к реке. Показывали с берега, что такое горизонт. Потому что мы теперь изучаем природу…

Я хотел напомнить, что совсем недавно видел этот самый горизонт и побывал именно за ним — когда путешествовал на картофельное поле. Но Володька продолжал рассказ:

— Учительница сказала, что горизонт за рекой хороший, но самый лучший, это когда в открытом море. Там ровная-ровная линия, а ты будто в середине большого синего круга…

Здесь я хочу сделать отступление и рассказать про горизонт в открытом море.

В 1962 году (который был далеким будущим в моем тюменском детстве, а теперь, в начале двадцать первого века, стал еще боле далеким прошлым) я отправился в отпуск на черноморские берега.

В ту пору я был уже человек самостоятельный, прошлой весной защитил диплом на журфаке, больше года проработал в свердловской «Вечерке», собирался перейти в любимый журнал «Уральский следопыт», а совсем недавно, в мае-июне, «оттрубил» полуторамесячные военные сборы (в должности командира гаубичного взвода, обалдеть!). И вот, с облегчением стряхнувши наконец форму с погонами младшего лейтенанта, я предвкушал себе радости южной жизни. Но перед этим заглянул на несколько дней в родную Тюмень — навестить маму и братишку.

Брату в ту пору исполнилось пятнадцать. В сорок шестом году его еще не было на свете (вернее, он был «в проекте»; Галка и Лилька, делая значительные лица, сообщали Володьке и Виталику: «Славкина мама в интересном положении »). Потом этот «проект» превратился в реальность — сначала в ревучего младенца, затем в большеглазого дошкольника в матроске, потом в ученика средней школы, облаченного в идиотскую наробразовскую форму той поры — широченные штаны, гимнастерку с ремнем и фуражку военного образца.

Поздний ребенок — особая забота родителей. Рос Олежка (мы все его звали тогда — Лёка) мальчиком излишне опекаемым и упитанным. В то время больших проблем с продуктами уже не было, и мама, помня мое полуголодное детство, старалась, видимо, исправить несправедливости судьбы, воспитывая младшего сынишку. Он упрямился, отказывался от обильных обедов, но мамин аргумент был неотразим: «Пока не поешь, на улицу гулять не пойдешь». Вот и поспорь тут! На улице друзья и свобода… Однако к восьмому классу, Лёка стал проявлять характер («Переходный возраст», — пояснял его отец, мой отчим). Назначил себе диету, взялся за спортивные занятия и к пятнадцати годам превратился из Лёки в худого, даже ломкого, Олега. Стал в меру самолюбив и строптив, но в общем-то остался внутри ласковым и добродушным пацаном. И мы с ним отлично ладили.

Услышав о моих «черноморских» планах, Олег печально завздыхал, и я не долго думая предложил:

— Махнем вместе!

Деньжата у меня были — отпускные там да еще гонорар за кое-какие публикации…

В моем архиве сохранилась карта железных дорог Советского Союза. На ней мы с Олегом старательно отмечали весь наш путь. В пути, кстати сказать, хватало приключений.

Например, такое. На тонком перешейке, по которому составы подкатывали к паромной переправе через Керченский пролив, наш поезд остановился. Сказали, что не меньше, чем на полчаса. Мол, такой обычай. Перешеек был совсем узенький. В нескольких шагах с одной стороны — Черное море, с другой — Азовское (где какое, уже не помню). Многие пассажиры устраивали здесь короткое купанье — этакий ритуал первого приобщения к южным радостям. Некоторые бултыхались в Черном море, некоторые в Азовском, а наиболее поворотливые успевали обмакнуться в оба.

Мы решили окунуться в Азовское. Потому что Черного-то нам еще хватит впереди. Лихо скинули штаны и майки, поплескались на прогретом мелководье, сплавали немного от берега и обратно, встали по колено в воде и… увидели, как наш поезд, набирая ход, катит в сторону паромной пристани!

Ух как мы рванули по береговой полосе, усыпанной смесью песка, гальки и мелких ракушек. Одежда — в охапках, штанины полощутся по воздуху! И почти догнали свой вагон, елки-палки! Оставалось прыгнуть на подножку. Но… в этот самый момент вагон пересек запретную границу паромной зоны. Этакую черту, проход через которую бестолковым пешим личностям был запрещен. У нас на пути встал стрелок в полинялой гимнастерке и мятой фуражке, с длинной мосинской трехлинейкой в крепких лапах.

— Стой! Назад!

— Да ты что, спятил?! Вот наш вагон! Там наши шмотки!

— Назад! Буду стрелять!

Вот кретин!

Мы бросились назад — хвостовой вагон ехал еще по «нейтральной территории». Прыгнули в задний тамбур (кстати, не мы одни, а еще с полдесятка таких неудачников). Там торопливо натянули брюки, майки и сандалии. В этот момент вагон как раз пересек сторожевой пост. Стрелок увидел нас, осклабился. Для него такая ситуация была привычна: гонять бестолковых штатских туристов, чтобы потом догоняли поезд на такси или еще как-нибудь. Что ни говори, а власть греет душу человека, особенно власть, подкрепленная незыблемой военной инструкцией…

Мы кратко (на ходу же!), но образно разъяснили этому блюстителю железнодорожной безопасности: а) кто он такой; б) куда он должен засунуть свою винтовку (прикладом вперед, чтобы штык торчал как жало); в) что станет с железнодорожными войсками, если там будут служить такие недоумки. Стрелок с мосинской винтовкой улыбался, но уже без прежнего веселья. Однако сделать ничего не мог. Оставить пост и прыгнуть к нам в тамбур не позволял устав…

Через несколько вагонов мы добрались до нашего купе, брякнулись на койки и начали хохотать. Хотя, если разобраться, могло все кончиться печально. Ведь наши деньги и документы, пока мы плюхались в Азовском море, оставались в вагоне. Не запрыгни мы в хвостовой тамбур, куда девались бы там, на перешейке, без копейки-то? И без всяких удостоверений личности…