холода, до боли, она прежде не знала. А ведь поток был узок — может, четыре шага, и они так спешили сделать эти шаги, пока никто не обернулся.

В один ужасный миг, когда ноги её свесились над бездной и не могли нащупать опоры, она думала, что ошиблась местом. И когда она уже смирилась и лишь мимолётно пожалела Радхи, связанного с нею, ноги её встали на камень.

В это время Бахари поднял тревогу. Нуру слышала, он повёл людей к другому месту, и видела огни у края — слишком далеко, чтобы свет дотянулся до их укрытия. А после она услышала другой, знакомый голос, и он объяснил ей многое — и то, отчего Бахари им вдруг помог.

— Сафир, о, Сафир, — шептала она, лёжа на холодном камне, и слёзы жгли ей щёки. Она понимала, что он сделал, что он делает ради неё, и хотела бы забрать его боль, если бы только могла. Уйдя мыслями к нему, пытаясь отдать ему хоть часть своих сил, она не чуяла холод и не слышала, как люди осмотрели дорогу внизу и, никого не найдя, ушли. И что Радхи пытался дозваться, поняла не сразу.

— Пойдём же! — повторял он, сжимая её плечо.

Они поднялись осторожно, убедившись, что огней не видно. Ещё раз перешли ледяной поток, лишаясь дыхания. После сошли по тропе ниже, как можно дальше от кочевников, и лишь тогда, стоя под тихим дождём, развязали верёвку. Размахнувшись, Радхи забросил её в воду.

Взявшись за руки и не говоря друг другу ни слова, во тьме они пошли по мокрой дороге.

В час, когда Великий Гончар разводит огонь в печи, на горы спустился туман и окутал подножия. Нуру брела, спотыкаясь от усталости. Они спали по очереди, но последней ночью не спали совсем, не могли уснуть. Предчувствия томили их.

Вдруг по левую руку она заметила движение и, остановившись, пригляделась. Кто-то шёл — двое в тёмных одеждах. Лица первого она не разглядела, он был уже слишком далеко впереди. Вторым был Мараму. Он брёл, печальный, и зверь пакари бежал за ним.

Нуру прижала сердце ладонями, чтобы не выскочило из груди, потом протянула руки, хотела позвать — голос не шёл, как в том дурном и тягостном сне, когда она всё хотела спасти Мараму и всё не успевала. Тогда, с силой оттолкнув Радхи, Нуру кинулась вперёд.

Она задержалась только на миг, когда белая дудочка, так надёжно подвязанная, вдруг выпала и покатилась по земле. В следующий миг Радхи поймал её, обхватил за плечи и не отпускал, пока она билась и кричала, пока она боролась с ним, пуская в ход ногти и зубы — не отпускал, пока она не утихла и не услышала его. Тогда, повернув голову, Нуру увидела, что туман разошёлся. В той стороне лежала пропасть, и не было тропы, по которой живые могли идти.

Радхи обнимал её, пока она горько и тихо плакала, и не спрашивал, что ей открылось — и за это она была ему благодарна.

День уже наступил, когда они отогнали от стада быка. Чёрные быки ревели, они слушали только хозяев. Едва нашёлся один, что покорился чужим рукам.

— Едем к моей матери, — сказал Радхи.

— Нет, — возразила Нуру, качая головой. — Поедем к морю. У каждого путника на дороге ты будешь спрашивать, не приплыли ли корабли с Равдура, а с ними наместник тех земель по прозванию Чёрный Коготок. Он нужен мне.

Радхи не сразу сумел взобраться на быка. Прежде ему не доводилось это делать. И после он держался неуверенно, покачиваясь из стороны в сторону, и Нуру жалела, что женщина не может сидеть впереди. Теперь, в некогда белом платье — Бахари где-то достал его для неё в Ньяне, — ей приходилось сидеть боком, и она боялась упасть.

— Ты правда из Творцов? — спросил Радхи. — Кто ты такая?

Нуру усмехнулась.

— Ты знаешь, как люди бегут по бычьим спинам? — спросила она в ответ. — Быков выстраивают в ряд, и смельчаки бегут… Кто добежит до конца, будет уже другим. Не тем, кем прежде. Я ещё бегу. Добегу, тогда узнаю, кто я такая.

Радхи умолк.

У встречных он выспросил путь к морю. Говорили, в заливе стоят корабли, но никто не знал о наместнике. Лишь под конец дня старик на гружёной повозке, пропахшей рыбой, поднял усталые глаза и подтвердил: в правой части залива, где высятся крыши Пелая, можно увидеть особый корабль, не торговый и быстрый. И правда, говорят, сам наместник, владетель части земель Равдура, прибыл сюда в поисках какого-то музыканта, рассылает людей… А что, спросил старик, и в тусклых его глазах блеснул огонь интереса, слыхали они о том музыканте? Говорят, за него сулят награду…

Радхи пожал плечами.

— Мы по другому делу, — ответил он с сомнением, и когда, поблагодарив старика, они отъехали, спросил: — Мы едем сказать о музыканте?

Нуру покачала головой, забыв, что он не видит её, и на глазах её проступили слёзы. Она молчала, и Радхи больше ничего не спрашивал.

На пути им попался дом быков и телег, и оба устали, но не стали задерживаться. В час, когда холодная ночь пришла на землю, они увидели огни на высоких глиняных башнях Пелая, колеблемые ветром с залива.

Под взглядами ночных стражников они миновали ворота и прошли по длинной улице, что тянулась вдоль берега к причалам и вся пропахла смолой, кожами и кислым вином. Тут было шумно и ночью: на дребезжащих низких телегах везли грузы, и работники шли, переговариваясь. Там и сям горели костры, и от них доносилось нестройное пение. Песни чужих земель и песни этой земли перемешивались, спорили друг с другом — но вдруг на короткий миг сливались в одно.

Корабли покачивались едва заметно, тёмные под чёрным небом, и редкие огни горели на них, и отблески костров ложились на борта и немного на чёрную воду. О чём-то шептало море. Отойдя, чтобы не мешать работникам, Нуру огляделась — и сразу узнала корабль, к которому шла.

Они уже брели по доскам причала, и только тогда она посмотрела на Радхи, остановилась и сказала:

— Теперь можешь ехать к матери.

— Теперь ты отсылаешь меня? — спросил он обиженно и удивлённо. — Теперь, и ты ничего мне не объяснишь?

— Каких объяснений ты ждёшь? — устало спросила Нуру.

Радхи задумался, хмуря брови. Взгляд его скользнул по истёртым, до серости выцветшим доскам, по ящикам, по сонной воде и вернулся к Нуру. Затем, почти с мольбой, он сказал негромко:

— Что стало