этого так уж боится. Но, как бы там ни было, меня просил об этом Луи Шато-Крайон, а для него я бы сделал и много больше. Ладно, смотри сам! А то я что-то слишком много болтаю...

Глава 4

«Кланяюсь и благодарю...»

После омовения, переодевшись в чистую одежду, Фридрих захватил с собой на террасу только свой кожаный, с серебряными бляшками, пояс, на котором висели драгоценные ножны с кинжалом. Теперь он взял этот кинжал и положил на стол. Ножны были серебряные, кованые, затейливо инкрустированные бирюзой и перламутром. Рукоять казалась чуть ли не одной длины с клинком и была толстой, будто рассчитанной на очень большую руку. Венчавший её неограненный аметист в серебре был величиною с грецкий орех.

— Эта игрушка осталась у меня с тех времён, когда я ещё общался с тамплиерами, — проговорил барон. — Они так привыкли из всего делать тайны, что придумывают их даже там, где можно обойтись без подобных хитростей. Но сейчас этот подарок Парсифаля мне пригодился.

Фридрих осторожно взялся за аметистовый шарик и повернул его. Тот легко отделился, и оказалось, что рукоять представляет собой полую трубку, надетую на стержень. Меж ними оставалось пустое пространство, но сейчас оно оказалось занято — на стержень был намотан кусок бумаги. Барон аккуратно развернул его, разгладил ладонью на столе и протянул своему другу.

— Вот.

— Это от Луи? — спросил король, с любопытством разглядывая необычный тайник.

Тельрамунд улыбнулся.

— Луи кое-как научился читать, но писать пока что затрудняется. Поэтому от него всё — на словах. А это — письмо королевы.

Совершенно озадаченный, Анри Иерусалимский взял свиточек и тотчас ахнул:

— Элеонора Английская!

— Вот именно, — кивнул Фридрих. — Элеонора Английская, она же Элеонора Аквитанская или Гиеньская, или, сколько там у неё ещё титулов? Но она прежде всего, как я понимаю, твоя бабушка?

— Есть немного! — засмеялся король. — Хотя в это никто не верит. Год назад, когда она уезжала отсюда, я не дал бы ей больше пятидесяти, да и то — если уж придираться. Но никуда не денешься: бабушка. А я, кажется, начинаю догадываться, о чём пойдёт речь. Ричард, да?

— Читай! — уже почти сердито бросил Фридрих и допил свой кубок.

Письмо было написано очень мелко, писавшая знала, что её послание придётся прятать. И король лишний раз подивился, как это женщина шестидесяти семи лет ухитряется строчить такими мелкими буквами, и строчки выходят такие ровные...

«Дорогой Анри! Ваше королевское величество! (Верна себе! “Дорогой Анри” — раньше всяких там величеств!)

Прости, что смею обременить тебя лишней заботой — я хорошо знаю, сколь трудным оказалось твоё служение, и как много у тебя дел и без моей просьбы. Я никогда бы к тебе не обратилась, но речь идёт о самом дорогом, что есть у меня и, смею думать, о самом главном человеке для Англии. О моём сыне короле Ричарде.

Ты, конечно же, знаешь, что, отплыв год назад из Птолемиады, Ричард так и не вернулся в Англию. Прошёл слух о его гибели, тем более что в ту пору, как он совершал путешествие морем, несколько раз бушевали шторма. Какое-то время все пребывали в сомнении, затем уверились в том, что короля нет в живых. Мой младший сын, граф Иоанн, тут же объявил, что наследует престол, и принялся везде и всюду об этом трубить. До поры мне удаётся удерживать наших подданных от признания Джонни королём, а Папу Римского — от намерения его короновать. Но долго так продолжаться не будет: этот глупец пытался управлять Англией ещё во время Крестового похода, в отсутствие брата и во время моего отъезда. Он наделал здесь дел... А впрочем, вопрос ведь и не в нём! Я знаю, что Ричард жив, я почувствовала бы, если б он умер. Верь мне, Анри, я не выжившая из ума дура, я действительно всегда чувствовала его и чувствую ныне. Не так давно мне донесли, что тогда, год назад, корабль Ричарда потерпел крушение у берегов Италии, и что оттуда король пытался добраться до Англии через Германию. Там его следы обрываются. Можно предположить, что кто-то свёл с ним счёты. Например — обидчивый гордец Леопольд Австрийский, с которым сын не ладил ещё при осаде Птолемиады. Но — повторяю — я чувствую: Ричард жив. И если материнское чутьё меня не обманывает, то он сейчас в плену, в заточении, и его нужно отыскать.

Преданный ему рыцарь и трубадур Блондель уже не первый месяц бродит по городам, пытаясь хотя бы что-то разузнать о судьбе Ричарда. Но одному с этим не справиться. Недавно ко мне приехал ещё один отважный рыцарь — граф Луи Шато-Крайон. Он тоже не верит в гибель короля и собирается пуститься на поиски вместе с Блонделем. Он же подсказал мне мысль просить помощи у тебя, Анри, потому что при твоём дворе служит молочный брат Луи — рыцарь Эдгар Лионский. Он остался в Иерусалиме на два года, так было условлено. Но я верю, что ради моей просьбы и ради Ричарда ты отпустишь Эдгара к нам. Времени терять нельзя — король может погибнуть! Я редко кого-нибудь молю, кроме Господа Бога, но сейчас умоляю тебя: помоги! Конечно, один человек мало прибавит нам сил, однако если этот человек — рыцарь Эдгар, то всё может измениться.

Обнимаю тебя по праву любящей бабушки. Да хранит тебя Господь! Да придаст тебе сил и укрепит твоё сердце.

Низко кланяюсь и благодарю, ибо не сомневаюсь, что ты исполнишь мою просьбу.

Элеонора».

Опять без титулов, без лишних приписок. Просто «Элеонора».

Король аккуратно свернул письмо. Пальцы выдали его — задрожали.