Когда она оказалась в дверях, Норрис схватил ее руку, поднес к губам и поцеловал:

– Анна, вы самая прекрасная леди из всех, живших на этом свете! Если когда-нибудь вам понадобятся мои услуги, только поманите меня своим мизинчиком.

– Я запомню это. А теперь прощайте. Дайте мне несколько минут.

Она выскользнула за дверь и почти бегом начала спускаться с холма, сердце разъедала горькая печаль.

Совесть не давала Анне покоя. Интересно, ощущал ли Генрих такую же потребность признаться в грехах со своими любовницами? А ведь сама она была неверна только в сердце.

Анна разыскала отца Скипа и облегчила душу. Он дал ей отпущение грехов и наложил легкое наказание, так как почувствовал ее искреннее раскаяние. И словно камень упал с души.

Решив больше никогда не оставаться наедине с Норрисом, Анна приказала доставить из Хатфилда ко двору Елизавету, позвала портного и заказала для девочки новые наряды. Принцесса была очень непоседлива и любопытна, могла в любой момент кинуться куда-нибудь без предупреждения, поэтому Анна велела изготовить две шлейки с большими пуговицами и длинными кистями. Потом подумала, что дочь будет очень мило выглядеть в новом чепце из тафты с отделкой из золотистого дамаста. Генриха она тоже не забыла – купила золотую бахрому и пуговицы для седла.

В тот день Анна заметила, что весь ее двор пронизывает какое-то неопределенное беспокойство. Ничего явного не происходило, просто казалось, что все обращаются с ней слишком осторожно. А кроме того, начали без всякого объяснения исчезать слуги: сразу несколько – на прошлой неделе, сегодня – еще двое. В числе их была и Джейн Сеймур. Это игра воображения или действительно что-то происходит? Казалось, всем, кроме Анны, известен некий секрет.

Снова всплыли на поверхность прежние опасения. Анна чувствовала, что вот-вот произойдет какое-то непредвиденное несчастье. Но ведь это абсурд. Все хорошо. Генрих был добр с ней, защищал права ее и Елизаветы, скоро возьмет с собой в Кале. Так чего же бояться?

Пришедший повидаться с дочерью отец несколько минут восхищался Елизаветой, улыбался ее детским выходкам. Но Анна не могла не заметить, что он встревожен.

– Ваш дядя Норфолк и я назначены членами Большого жюри Мидлсекса, – сообщил сэр Томас.

– И что вас так печалит? Это, разумеется, почетное назначение.

– Я не знаю, – сказал сэр Томас. Елизавета бросила в деда мяч, и тот катнул его обратно. – Мы должны заседать в комиссии, которая будет разбирать все виды измен, но больше мне ничего не известно, и я не должен об этом распространяться. Но ты королева, тебе я могу сказать.

– Наверное, Генрих решил заставить своих оппонентов замолчать раз и навсегда, – предположила Анна. – Может статься, он затевает процесс против леди Марии.

Отец покачал головой:

– Ну, это окончательно погубило бы его надежды на entente с императором. Нет, тут что-то другое.

– Может быть, он планирует возбудить дело против Кромвеля?

Глаза отца засверкали.

– Вероятно! Кромвель все еще в Степни. Вот будет сюрприз для него, а?!

– Он это заслужил сполна, – заметила Анна.

Только когда она лежала в постели одна, в темноте, в голову пришла ужасная мысль.

Предположим, Генрих решил жениться на Джейн Сеймур? Император предпочел бы видеть королевой ее, ведь она известная сторонница империи. Но все же Генрих едва ли захочет пройти через еще один развод. Неужели он ищет другой способ избавиться от нее, Анны? О Боже, неужели их с Норрисом выследили? Подстроенная ловушка? А что, если отца назначили в это жюри, дабы создать у нее ложное чувство безопасности, пока враги строят свои козни?

А врагов был легион. Кромвель, Сеймуры, Шапуи, паписты, Фрэнсис Брайан, Николас Кэри… Разрозненная группа, объединенная общей идеей.

Нет, нужно успокоиться. Это только ночные страхи. Утром она почувствует себя лучше. Надо помнить: Генрих не выказывал никаких признаков неудовольствия ею, скорее наоборот.

Но утром лучше не стало. Анну преследовал безотчетный страх перед какой-то неясной угрозой. Очень хотелось, чтобы здесь был Генрих, тогда она могла бы отвести душу, поговорив с ним. Кто, кроме него, мог дать ей чувство безопасности? Но Генрих не посещал ее ложе уже три ночи, и это само по себе казалось зловещим.

А если с ней произойдет нечто страшное? Елизавета станет такой уязвимой. Что она может сделать для защиты дочери?

Анна послала за своим капелланом Мэтью Паркером, убежденным реформатором и великим проповедником. Генрих любил его так же, как она, и прислушается к его словам.

– Мне страшно! – сказала она священнику. – Надеюсь, что я ошибаюсь, но боюсь, что меня могут обвинить в измене. – И Анна заплакала.

Молодой капеллан подождал, пока она не справится со своими эмоциями, на его открытом лице появилось выражение тревоги. Он попытался утешить Анну, говоря, что подобные страхи – лишь игра воображения, но ее это не успокоило.

– Вы должны мне помочь! – настоятельно попросила Анна. – Если случится худшее, вы позаботитесь о моей дочери? Никому другому я не доверяю так, как вам.

Отец Паркер взглянул на нее с сочувствием.

– Ваша милость, вы можете на меня рассчитывать! – клятвенно обещал он. – Даю слово.

Анна сидела со своими дамами, пыталась сосредоточиться на шитье, но подворачивать края бедняцких рубах не слишком увлекательное занятие. Она украдкой поглядывала на Мадж, Мэри Говард, Маргарет Дуглас и остальных фрейлин. Известно ли им, что происходит? И что это за необъяснимые отлучки? Спросить напрямую? Но они могут решить, что она лишилась рассудка. Впервые Анна пожалела, что рядом нет сестры. Уже почти два года они не обменивались письмами. Мария так и жила в Кале. Джордж поддерживал с ней связь и говорил, что с виду она всем очень довольна. Счастливица Мария!

Генрих к Анне так и не приходил. Каждый день до позднего вечера он заседал со своим советом.

Анна нетерпеливо спросила Джорджа, не затевается ли что-нибудь?

– Думаю, какие-то проблемы с Францией, – ответил он. – Французский посол доставил важные письма. Нет причин для такого беспокойства.

Может быть, Франциск грозит войной? Если так, визит Генриха с инспекцией в Кале придется очень кстати. Они должны были отправиться в путь через три дня после традиционного турнира в Майский день, и Анна отвлеклась на планирование своего гардероба, выбирая платья, которые больше всего ей шли. А вдруг страсть, которую Генрих демонстрировал во время их первого совместного пребывания в Казначейском дворце, разгорится вновь? И наверное, она пошлет за Марией и дарует ей прощение.

Оставив горничных и камеристок паковать наряды в дорожные сундуки, Анна вернулась в свой приемный зал и нашла там играющего на лютне Уэстона, погруженную в разговор с Томасом Говардом Маргарет Дуглас и Марка Смитона, стоявшего с несчастным видом в эркере.