— Мадемуазель, он совсем не набирает веса, — прошептала кормилица на местном диалекте. — А ведь у меня, черт возьми, много молока! Вот! Он наелся, но сейчас срыгнет.

— Дайте его мне.

Анжелина взяла на руки ребенка, легкого, как перышко, придала ему вертикальное положение и, поддерживая его за спинку, подошла к небольшому столику.

— Сейчас я осмотрю тебя с головы до пяточек, мой тщедушный пупсик, — прошептала она ему на ухо.

Ребенок был таким худым, что это вызывало тревогу. Он разительно отличался от трехмесячных малышей, какими они обычно бывают, — с круглыми щечками и пухлым тельцем.

«Как такое возможно? — спрашивала себя Анжелина. — Он должен поправляться, ведь его хорошо кормят».

— Он много плачет? — вслух спросила она.

— Господи, да только его и слышно! — пожаловалась няня. — К счастью, ночью он спит в спальне на третьем этаже вместе с кормилицей, иначе Надин и Бастьен не сомкнули бы глаз.

Анжелине никак не удавалось найти объяснение столь необычному случаю. Но тут она вспомнила о Луизе, дочери Фаншоны и почтальона, и решила, что выход из сложившегося положения найден.

— Надо попытаться перевести малыша на другую еду, — заявила она. — Я уже говорила мсье Лезажу, что, возможно, ребенку пойдет на пользу козье молоко. Вы должны будете его прокипятить, разбавив водой и подсластив медом. По-моему, этот малыш не переваривает грудное молоко.

— Но тогда придется рассчитать кормилицу! — сказала встревоженная Клеманс. — Кто будет заниматься Эженом? Не стоит рассчитывать на Леонору.

— Почему? Это ведь ее ребенок! Это она его родила!

— Она утверждает, что ребенок уродливый и что он обречен, и она не хочет привязываться к нему.

— Какой стыд! — громко воскликнула Анжелина. — В любом случае надо попытаться. Если Эжен почувствует себя лучше, вы сможете уволить кормилицу. Впрочем, она сможет перевязать грудь, чтобы молоко исчезло, и продолжать ухаживать за Эженом.

Но молодая крестьянка, немного понимавшая по-французски, возмутилась.

— Я не собираюсь делать так, чтобы мое молоко пропало! Я найду другое место, в лучшем доме, — заявила она с певучим акцентом, по-прежнему на местном диалекте.

Но поняла ее только Анжелина. Она перевела слова крестьянки нейтральным тоном. Рассерженная Клеманс вспылила:

— С меня довольно! В этом доме вся ответственность лежит на мне! Я одна управляю всем! Я распоряжаюсь, когда подавать трапезы, я выплачиваю жалование слугам, я успокаиваю жену Гильема… Я так больше не могу! О, надо же, она возражает! Одной заботой больше! Войдите! — воскликнула она, услышав стук в дверь.

На пороге комнаты появилась молодая служанка. Ее роскошные формы плотно облегало черное платье. Белый фартук с воланами был туго стянут на талии. Анжелина узнала женщину, которая с любопытством разглядывала ее на паперти собора после исповеди. Крошечный кружевной чепец украшал волнистые светло-каштановые волосы. В светлосерых глазах сверкали насмешливые искорки.

— В чем дело, Николь? — сухо спросила хозяйка дома.

— Мсье Гильем выказывает нетерпение. Он хочет, чтобы эта дама пришла к нему в гостиную вместе с мсье Эженом.

Анжелина не смогла сдержать улыбку при упоминании «мсье Эжена».

— Скажите, что я спущусь с ребенком, как только его запеленаю.

— Очень хорошо, — ответила Николь звонким голосом без всякого акцента.

Едва служанка вышла, как Клеманс дала волю своему раздражению.

— Ее, эту девку, нанял свекор. Но от нее нет никакого толку, она держится высокомерно и выполняет поручения только тогда, когда захочет. Подумать только! Видите ли, Николь приехала из Парижа. Конечно, она считает нас отсталыми людьми. Увы! Леонора привязалась к ней. Но, на мой взгляд, она совершает ошибку.

Анжелина, занятая малышом, рассеянно слушала Клеманс. Ей в голову пришла одна мысль относительно Эжена, и она намеревалась обсудить ее с Гильемом. Дав несколько советов кормилице, она вышла из детской с драгоценным свертком на руках. Клеманс, которой хотелось поговорить и даже посплетничать, последовала за ней.

— Анжелина, у меня есть все основания думать, что Николь спит с Гильемом, — тихим голосом призналась она. — У моего деверя парализованы лишь нижние конечности. Вы меня понимаете? Врач из Тулузы, с которым мы консультировались, был абсолютно уверен в том, что Гильем вновь может сделать ребенка.

Около лестницы Клеманс, раздосадованная молчанием повитухи, добавила злобным тоном:

— И мне кажется, что это Леонора уговорила Николь уступить моему деверю.

— Интимные подробности жизни буржуазных семей меня не интересуют, — оборвала Клеманс Анжелина. — Все это меня не касается. Я думаю только об участи этого несчастного ребенка. И вот еще что, Клеманс. Мне хотелось бы поговорить с Гильемом с глазу на глаз.

— Как вам угодно. Ну а что касается меня, то мне отвратительны похождения простонародья.

— У каждого свой вкус. Впрочем, для меня это не имеет значения. Я не принадлежу ни к одному из этих классов.

— А вы стали изображать из себя гордячку, теперь, когда обручились с аристократом!

— Меня не волнует, кто он такой! Я выхожу замуж за мужчину, которого люблю!

До первого этажа женщины больше не обменялись ни единым словом. Гильем нервно вздрогнул, когда увидел Анжелину с младенцем, прижавшимся к ее груди.

— Наконец-то! — воскликнул он с жалобной улыбкой на губах, разбившей сердце молодой женщины. — Сядь рядом со мной. Я распорядился подать чай с бергамотом и медовые пирожные.

В ответ Анжелина улыбнулась и села в широкое кресло, обтянутое гобеленовой тканью.

— Видишь, в каком плачевном состоянии я нахожусь из-за этого проклятого несчастного случая? Это огромное горе, не правда ли? Младший отпрыск семьи Лезаж должен прозябать до конца своих дней, здесь или там, где пожелают его родные. Впрочем, эта коляска последней модели позволяет мне перемещаться из гостиной в спальню. Отец пожертвовал курительной. Моя спальня там, справа. Она примыкает к маленькой гостиной, поэтому я слышу, как Клеманс играет на пианино.

Гильем говорил быстро, отчаянно жестикулируя, словно желая компенсировать этим неподвижность ног.

— Как Эжен? — спросил Гильем так же быстро. — Кормилица показывает мне его два раза в день. Он все такой же уродливый, но он мой сын, моя кровь.

— Я тебе уже говорила: настолько худой сосунок не может быть красивым. Если он поправится, то превратится в очаровательного пупса.

Смущенная Анжелина упорно смотрела на ребенка. Она была шокирована, увидев Гильема в халате, сидящим в инвалидном кресле с двумя большими колесами, с пледом на неподвижных ногах и без обуви. Она также заметила, что он пожирает ее взглядом и что его глаза налиты кровью, а зрачки расширены.