— Не можете, по одной простой причине. Я получил опцион на покупку этой земли. Я лично.

— Опцион от Колдуэллов?

— Да, от Брока Колдуэлла и миссис Сидни Тейт. Я заплатил за него пять тысяч своих кровных денег.

— Неглупо, весьма неглупо, — похвалил его Хэм. — Но вам, парни, придется втридорога заплатить, когда Колдуэллы узнают, зачем вам эта земля.

— И да и нет. Опцион дает мне только право первого предложения. Из этого следует, что в течение ближайших пяти лет они не могут продать землю иначе, как предоставив мне право первого преодоления, при том что деньги за опцион идут в счет оплаты.

— Ясно.

— Значит, я себе это так представляю. Если вы продаете нам этот угловой участок по оценочной стоимости и убеждаете мистера Брока Колдуэлла и миссис Тейт продать их собственность тоже по оценочной стоимости, я кладу на бочку свои опционные деньги. Пять тысяч долларов. А ведь, коль скоро речь идет о бизнесе, мистер Колдуэлл всегда сделает по-вашему, да, подозреваю, и миссис Тейт тоже.

— Не спорю, они ко мне прислушиваются. Однако же вам какой резон выбрасывать на ветер свои пять тысяч?

— Такой, что я хочу быть хорошим гражданином Форт-Пенна, хочу, чтобы меня уважали, а если хочешь, чтобы тебя уважали, надо показать согражданам, что ты заслуживаешь этого. Уважение стоит пяти тысяч, мистер Шофшталь, хотя это и большие деньги.

— Ну а вы как, мистер Ларкин, согласны? — повернулся к нему Хэм. — Вы пока и слова не сказали.

— Что ж, если Кляйнфельду не терпится заплатить пять тысяч за право быть хорошим гражданином, флаг ему в руки.

— В таком случае вы можете передать членам комитета, что такие условия мне подходят… если только… — Хэм запнулся.

— Если что, мистер Шофшталь? — спросил Кляйнфельд.

— Если вы дадите мне честное слово, что вам не принадлежит весь квартал.

— Клянусь, там и квадратного фута моего нет, — прижал руку к сердцу Кляйнфельд.

— Я пошутил.

— В общем, можете быть уверены, моего там ничего нет, — повторил Кляйнфельд.

За войну Шофшталь-Хаус начал приносить доход; он был снесен; Хэм собрался строить офисное здание, убедил Брока и Грейс продать землю по оценочной стоимости; коммерсанты начали строительство своей новой гостиницы, а Эллис Кляйнфельд приобрел репутацию хорошего гражданина. Помимо того, стало известно, что придумали всю эту гостиничную сделку они с Хэмом Шофшталем, и для Кляйнфельда это стало еще одной крупной вехой в карьере — он вышел из густой тени своего прежнего положения директора-распорядителя «Окраины» — магазина готового женского платья и мужских костюмов за девять долларов девяносто пять центов. «Господи, где вы купили это — в „Окраине“?» — так звучал самый оскорбительный, наверное, вопрос, с которым мог обратиться к своему знакомому более или менее состоятельный человек. Чуть не в одночасье имя Кляйнфельда стало в ряд с именем Хэма Шофшталя, и сотни горожан, которые раньше не узнали бы его на улице, могли теперь хотя бы понять, о ком идет речь, когда видели имена мистера и миссис Кляйнфельд напечатанными, а бывало это чаще всего в изданиях Еврейского общества или в списках разного рода благотворительных комитетов. Выражение «архитекторы гостиничной сделки» содержало в себе нечто нелестное по отношению к другим участникам группы, ответственной за строительство, но, коль скоро широкая публика не проявляла интереса, как именно Кляйнфельд и Шофшталь завоевали этот титул, они были готовы примириться с тем, что все лавры достанутся этой парочке. Пусть уж лучше народ чествует двух героев, чем утратит уважение к двум дюжинам старых козлов. Вот ему, народу, и представили дело таким образом, что практически нерешаемые финансовые и юридические проблемы, связанные с куплей-продажей недвижимости, были решены исключительно Кляйнфельдом и Шофшталем, — а все остальное никого не касается.

Как выяснилось, коммерсантам не о чем было беспокоиться. Задолго до торжественного открытия гостиницы «Несквехела» весь город уже и так дрожал от нетерпения, повсюду гуляли слухи о стоимости всего проекта, роскоши бального зала, жалованье шеф-повара, наиновейшем электронном оборудовании, глубине шахты лифта, милях льняного полотна, президентском и губернаторском люксах, танцевальных вечерах, фреске полностью обнаженной индианки в центральном фойе, милях ковровых дорожек, кофейнях, неудаче с баром (воспринятой как четкое указание, что действие «сухого закона» военных времен сохранится здесь еще долго), ошибке в написании названия «Несквехела» на шести тысячах (на деле-то их было всего двести) фарфоровых пепельниц, милях телефонных проводов (телефоны и туалеты с душем имелись в каждом номере) и, наконец, прекрасном виде, открывающемся из окон гостиницы в ясный день. Лишь немногие бизнесмены, из тех, что особенно хорошо умеют считать деньги, задумывались над тем, какие убытки понесли коммерсанты, остальные же, особенно — хотя и не исключительно — женщины, только и думали о том, насколько эта гостиница изменит облик Форт-Пенна: всего лишь одно новое здание, но оно обеспечит знаменитую, необыкновенную, удивительную еду и крышу над головой в удивительном, необыкновенном, в одночасье сделавшемся знаменитым районе, так что потрясенные гости города на время своего пребывания станут его органической частью. Преуспевающие дамы весьма нечасто обедали в Шофшталь-Хаусе; более того, если только речь не шла о крупных общественных мероприятиях вроде приема в честь завершения сессии городской Ассамблеи или губернаторского бала, они всякий раз считали необходимым как-то оправдывать свое появление там. Ну а в «Несквехеле» в обеденное время будет играть струнный квартет, а фойе сверкать образцами ювелирного искусства и изящными безделушками. Без медных плевательниц не обойтись и здесь, но по две у каждого стула в фойе, как в Шофшталь-Хаусе, — такого не будет. Более того, дамам разрешат курить в главном обеденном, или, как его будет принято называть, зале «Пенсильвания». Еще не погиб некий Джек Мартин, тридцатидвухлетний такелажник, упавший с двенадцатого этажа и ставший первой и единственной жертвой строительства новой гостиницы, как дамы уже толпились в очереди на заказ бального зала на лучшие дни рождественских каникул. Двум опытным секретаршам пришлось отказаться от приема таких заказов, и лишь потом нашлась та, которая была уверена в своем умении приспособиться к политике кнута и пряника, к которой прибегали мамаши девиц-дебютанток в своих попытках заполучить бальный зал на вечер пятницы сразу после Рождества.

По части стоимости рабочих рук на строительство ушло примерно вдвое больше денег, чем планировалось изначально, что можно объяснить вошедшей в практику внеурочной работой, а иначе гостиница открылась бы только в 1920-м, а не в 1919-м, в день выборов. Между тем эту дату выбирали с особым тщанием, с намерением приурочить к выборам именно мэра, а остальное мало кого интересовало, поскольку губернатор штата был избран годом ранее, а президентские выборы намечались в будущем году. Чарли Джей, можно сказать, был избран уже в момент номинации, никаких неприятных неожиданностей не предполагалось, и оставался лишь спортивный интерес: побьет ли он по количеству поданных за него голосов Уолтауэра. Затем последует Губернаторский бал, еще один большой прием в честь сенаторов штата, членов Законодательного собрания и лоббистов, но Бал выборов, когда домой вернутся для участия в голосовании все большие шишки, — это бал родной, форт-пеннский, и если кому-то ненароком придет в голову, что Уолтауэр смотрелся бы на подиуме импозантнее Чарли Джея, ему бы напомнили, что бал устраивается не в честь последнего: Чарли Джей — лишь символ Дня выборов в Форт-Пенне.