Все пытаются подвинуться поближе. Все глаза устремлены на Эшли, будто она сейчас покажет фокус. Она зажигает свечи, закрывает глаза рукой и читает нараспев:

– Барух ата Адонаи, Элогейну, мелех а’олам, ашер кид’шану б’мицвотав в’цивагу л’хадик нер шел Шаббат.

– Вот благословение хлеба, – говорит Рикардо. – Славься, Господь, Бог наш, Царь вселенной, Который произвел хлеб от Земли.

– И благословение вина, – вступает Нейт. – Барух ата Адонаи, Элогейну, мелех а’олам борей п’ри агафен.

Дальше церемонию ведет Нейт.

– С тех пор, как я был здесь два года назад, мне очень многое пришлось испытать. В нашей традиции принято после смерти близкого родственника год соблюдать траур, и после того, как в прошлом году была убита моя мать, я каждую пятницу приходил в школьную часовню и говорил с ней. Я молился за нее, за своих родных, за всех нас. И пусть это не в традиции, но всегда я заканчивал молитвой, которая, мне кажется, должна помогать и христианам, и иудеям. «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…»

Нейт начинает двадцать второй псалом, и вся деревня подхватывает. Кто не знает текста наизусть, у тех в руках шпаргалки. У меня мурашки бегут по спине.

– В иудейской религии есть специальная молитва в память усопших, «Ав арахамим», и я прошу Эшли и Рикардо, тоже потерявшего своих родных, прочесть ее вместе со мной.

Дети торжественно читают молитву по-английски. Потом Нейт произносит:

– Мы приглашаем всех прийти, преломить хлеб и испить вина, для детей – виноградный сок.

Эшли и Рикардо делят халу, и дети деревни подходят один за другим за куском.

– Как сладкая вата, – говорит один из них. Рикардо смеется, и лед сломан. Как и дети, мы так же непосредственно переходим от мрачной торжественности к радости.

Для каждого взрослого – чашечка вина.

– Хорошая вещь, – говорит один из них, протягивая руку за второй. – Тела ивайини.

– По одной на каждого, – говорит Нейт.

– Убани иугама лакхо? – спрашивает меня этот человек. Я абсолютно ничего не понимаю.

– Он хочет знать, как тебя зовут, – переводит Нейт.

– Меня зовут Гарольд.

– Игама лами нгиунгу, Гарольд, – говорит Нейт.

– Гарри, – повторяет человек. – Спасибо за вино.

– Когда вы это все успели состряпать? – спрашиваю я у Эшли и Рикардо.

– У Софии не забалуешь, – отвечает Рикардо. – Если она тебе что-то скажет сделать, так сделаешь.

В главном зале школы поставлены столы.

– Что-то у нас от вашего мира, что-то от нашего, – говорил Сахиль, жестом приглашая меня сесть рядом.

Женщины деревни вносят тарелки супа с шариками мацы. Тарелки я узнаю: это те, которые выбрала София, меламиновые, они школе потом пригодятся. Подают рыбу в сливочном соусе и рубленую куриную печенку от ресторатора из Дурбана. Сверху кусочки крутого яйца – точь-в-точь как делала моя двоюродная бабка Лена. А для детей есть просто макароны с красным соусом и сбоку – натертый сыр. Кажется, им намного проще есть что-то знакомое. И я чувствую, что очень благодарен Софии.

Бульон теплый и соленый – эликсир веков. Шарики мацы пухлые, снаружи мягкие, внутри твердые. Если бы Джордж здесь был, он бы схохмил насчет того, как именно еврейские женщины любят готовить мужчинам шарики. И то ли мысль о Джордже, то ли внезапное осознание, что на улице совсем уже темно, заставляют меня встревожиться. Пока было светло, я знал дорогу наружу, но сейчас мы застряли тут на ночь, и деваться некуда.

– А еще есть наше национальное жаркое – иньяма йенкомо, – говорит Сахиль, привлекая мое внимание. – Моя жена готовила, вы должны попробовать.

Я пробую. Мясо жилистое, соус острый и сладкий. Сперва мне не нравится, потом впечатление меняется.

– А вот это, – говорит Сахиль, наливая мне, – домашнее пиво, цхвала.

Обед еще не закончен, когда поднимается учитель.

– Натаниэл, в прошлый раз, когда ты здесь был, два года назад, я еще тут не работал. Но мы все время говорим о твоей щедрости. Дети записали для тебя песню.

Все дети вытаскивают цветные пластиковые рекордеры. «Виии-ддии де-де-де-де диии дии диии веаамумуаваа». Мелодия взлетает и падает: «Вии – умммм муммм ауа…»

Сахиль наклоняется ко мне:

– Иим боо бе – это значит «лев». Старая южноафриканская песня. Ее предложила София – я не знал, что она так у вас популярна.

– Это же классика, – говорю я, подпевая: «…могучие джунгли, лев сегодня спит».

После ужина – танцы под музыкальный автомат, и еще стучат барабаны. Местные постепенно расходятся, Нейт хочет еще побыть с друзьями.

– Нет, – говорю я. – Завтра серьезный день, пора спать.

– Отца необходимо слушаться, – говорит Сахиль.

Не знаю, заметил ли Сахиль свою ошибку – Нейт заметил. И я тоже. Но Нейт молчит, и я этим доволен.

Перед тем как лечь спать, отдаю Сахилю то, что привез по его просьбе.

– А для кого вок? – спрашиваю я.

– Сюрприз для моей матери. Она смотрела по телевизору кулинарную передачу и только о нем и разговаривает. – Он берет вок и вертит в руках. – Как он включается?

Я не могу сдержать смех.

– Поставить на огонь или на электрическую конфорку, и он становится горячим-горячим…

Сахиль кивает.

– Так что же в нем такого особенного? – спрашивает он, недоумевая.

– Я думаю, все дело в форме.

– Спасибо. Лала кале, – говорит он. – Приятных снов.

Постель похожа на лепешку – очень тонкий матрас и куча одеял, пахнущих потом и землей. Не противный запах – мускусный, человеческий, реальный. Матрасы затянуты гостиничными простынями, одолженными (или украденными), будто кто-то сказал этим людям, что американцам без глаженых простыней и свежих махровых полотенец неуютно. Сверху на каждой постели рулон туалетной бумаги с причудливым стикером. Сколько сейчас времени, я понятия не имею – знаю только, что скоро завтра. Дети засыпают почти мгновенно.

Сразу после восхода я ощущаю запах кофе. Одеваюсь и выхожу: на улице, на открытой плите, три женщины готовят яичницу и блины – по указанию Софии. Рикардо и Эшли едят традиционно овсянку, а мне ко всему прочему дают еще бутерброд с анчоусовой пастой. Есть мармелад и чай, который Эшли объявляет самым лучшим на свете. Деревенские детишки пробуют блинчики с кленовым сиропом, который они называют «вкусное лекарство».

Вокруг деревни выставлены бело-голубые вымпелы. Примерно в одиннадцать тридцать мы возвращаемся к себе в комнату переодеться. Я уложил парадную одежду, которая теперь кажется смешной, как маскарадный костюм, но раз Рикардо и Эшли так хотят, то мы одеваемся. Нейт считает, что мы чудачимся, и одевается в джинсы и желто-зеленую футболку «Бафана-Бафана», которую дал ему Сахиль.