Политические конституции часто стремятся к тому, чтобы быть круговыми системами сдержек и противовесов, в которых все институты ведут наблюдение за деятельностью друг друга. Это стремление, однако, не нашло реализации, возможно, ни в одной из существующих конституций. Конституционный механизм обычно покоится на «недвижимом движителе» или «непроверяемом проверяющем», части, которая наблюдает за другими, сама не будучи объектом наблюдения. В США это положение занимает Верховный суд. В других странах это парламенты. Например, в Румынии парламент может отменить решение конституционного суда, если тот отменил его законодательный акт (это наследие коммунистической эпохи, когда парламент был формально всемогущим, а де-факто бессильным). Во Франции парламент также был недвижимым движителем вплоть до 1971 года. И все же, по крайней мере, в англо-американской традиции конституционный замысел покоится на принципе, сформулированном Давидом Юмом: «Это… справедливая политическая максима, что каждый человек должен считаться жуликом». В такой перспективе конституции представляют собой формы организованного недоверия.

Американская конституция является, возможно, наиболее детально разработанным выражением такого отношения. Поразительные черты дебатов на Конституционном конвенте 1787 года и документа, который был принят в его ходе, – постоянная озабоченность возможностью коррупции, взяток и угроз, а также необходимостью уничтожить любые лазейки для их возникновения. Приведем один пример. Специальный комитет по представительству рекомендовал 9 июля, чтобы, «учитывая, что нынешнее положение Штатов может измениться как по уровню благосостояния, так и по количеству жителей, законодательная власть получила бы разрешение время от времени увеличивать число представителей». В ответ Эдмунд Рэндольф выразил «тревогу, что, поскольку количество не будет меняться, пока этого не захочет национальный законодательный орган, не будет недостатка в предлогах для того, чтобы отложить изменения и оставить власть в руках тех, кому она принадлежит». Сходным образом Джордж Мейсон утверждал: «Судя по человеческой природе, мы можем утверждать, что те, в чьих руках власть, не отдадут ее, пока могут ее удерживать». Мягко говоря, мы можем допустить вместе с Юмом, что те, кто стоит у власти, должны пытаться ее удержать. Хотя некоторые политики могут работать (и все будут утверждать, что работают) ради общего блага, мы должны экономно использовать доверие. Грубо говоря, мы должны заключить, что те, у кого в руках власть, будут пользоваться ею для ее удержания и по возможности расширения. Конституции в такой перспективе – это механизмы, призванные воспрепятствовать этому. Не будучи единственной функцией, которую выполняют конституции, эта зачастую является одной из тех вещей, на которую они нацелены.

Способность этой нормативной рамки объяснить принятие реальных конституций зависит от того, в какой степени ее создатели заботятся об общих, а не о своих частных интересах или страстях. Как я отмечал в конце главы XIII, ни в коем случае не следует принимать на веру то, что они якобы свободны от такого рода мотиваций. В то же время нормативное давление, заставляющее действовать так, как будто они руководствуются лишь доводами рассудка, – цивилизующая сила лицемерия может повлиять на конституционное собрание сильнее, чем на обычный законодательный орган. Кроме того, как я утверждал в предыдущей главе, преследование эгоистических интересов оказывает меньшее влияние на решения в процессе принятия конституции. По этой причине конституционные собрания, работающие за закрытыми дверьми, часто способны уменьшить искажающее действие страстей, не поплатившись за это торгом, слишком сильно окрашенным корыстью[323].

С учетом данного пояснения позвольте мне привести условный пример того, как организованное недоверие можно было бы воплотить в серии взаимосвязанных мер. Многие из этих черт можно найти в современных системах. Остальные включены только для того, чтобы проиллюстрировать, сколько труда придется приложить тому, кто захочет устранить все возможные лазейки.