— Не понимаю, — в недоумении проговорил Робер де Сабле. — Весь город в нашем распоряжении. Стоило ли ссориться из-за какого-то там дома?

— Действительно, не стоило, — согласился Ричард, задумчиво оглядывая загаженный конским навозом и обломками разбитых колонн дворик. — Чем тебе так приглянулся именно этот особняк? — спросил он, обращаясь к Гвидо.

— Но разве это не наша часть города? — широко улыбнулся тот, указывая на крышу, где все еще хохотали и выкрикивали непристойности в адрес убравшихся австрийцев его воины.

Позже, когда люди Лузиньяна принялись наводить порядок, Гвидо прошелся по галерее, оглядел мозаики и резные решетки из кедрового дерева, вдохнул еще не выветрившийся аромат благовоний.

— Как же я тосковал без этого, — негромко повторял король-изгнанник, легко касаясь изысканных курильниц, проводя рукой по инкрустированным перламутром столешницам, отодвигая занавеси в арках.

Так он добрался до бани, где у бассейна обнаружил верного Мартина Фиц-Годфри. Размотав тюрбан Мусы, спасший жизнь слуги-сарацина, он обмывал его окровавленную голову. Муса слабо стонал, не приходя в себя.

— Вы так заботитесь об этом неверном, — заметил Гвидо. — Кто он для вас?

— Он здешний слуга. Эти люди были добры ко мне и помогали во всем, даже зная, что я отправляю донесения в лагерь крестоносцев.

Гвидо удивленно поднял бровь.

— Вот как? Эти мусульмане готовы признать во мне своего правителя?

— Они ваши подданные, государь. И хорошо помнят те недолгие, но благодатные годы вашего правления, когда они не опасались путешествовать по дорогам Иерусалимского королевства и снимали обильные урожаи с полей и садов, орошаемых водой из каналов, проложенных по вашим повелениям. С приходом Саладина эта земля превратилась в край смерти и запустения.

— Ты сказал — «они». Но я вижу только одного раненого сарацина.

Мартин сдержанно ответил:

— Здесь есть еще женщины и дети, государь. Сейчас они прячутся в страхе и ждут вашего соизволения, чтобы и в дальнейшем служить в этом доме. Если же вы прогоните их… — он опустился на колено. — Я хочу просить за этих людей. Они были добры ко мне, когда я был невольником. Позвольте им остаться! Кто-то же должен поддерживать порядок, прибираться, готовить пищу и прислуживать вам…

«Я помню эти небесно-голубые глаза, — тем временем думал Гвидо. — Определенно, я знавал этого человека прежде. Должно быть, в Аскалоне».

— Я буду рад исполнить вашу просьбу, мессир Мартин. Мне, так или иначе, понадобится прислуга.

С этими словами король удалился, а Мартин с облегчением перевел дух.

С этой частью своей задачи он справился — Сарра и ее родные в безопасности. Остается только вывезти их из Акры…

Конец июля 1191 г. Акра.

Задумав возвести Королевский замок в Акре, крестоносцы прошлого пригласили лучших ромейских мастеров, и те придали зданию мощь крепостного сооружения, одновременно снабдив его всеми удобствами, какие только были мыслимы в те времена. Мощные стены замка были известны не только своей неприступностью, но и тем, что хранили прохладу даже в самые знойные дни. В их толще были проложены глиняные трубы, питавшие фонтаны на открытых террасах и в саду, по ним также подавалась горячая и холодная вода в бани. Мусульмане, около четырех лет владевшие Акрой, также оставили здесь свой след — фрески, прежде покрывавшие стены, были теперь скрыты под причудливой мозаикой с растительным орнаментом и изречениями из Корана, начертанными изысканной арабской вязью.

Для Иоанны Сицилийской, после того как они устроились в замке, именно бани стали особым удовольствием. Полированный мрамор и мозаичные стены, солнечные лучи, проникающие сквозь небольшие отверстия в сводах и отражающиеся от поверхности бассейна, покрытой радужными разводами от добавленных в нее благовонных масел, — какое наслаждение! Вода всегда была теплой, даже чересчур, но сестра Ричарда любила тепло, возвращавшее ей ощущение чистоты, по которому она так истосковалась за те несколько недель, которые дамам из свиты Ричарда Английского пришлось провести на корабле, укрытом в небольшой бухте близ горы Мусард.

На судно их отправили, едва стало известно о болезни Ричарда. Но даже после того, как состояние короля улучшилось, их по-прежнему не допускали в лагерь — женщинам не место там, где изо дня в день льется кровь и сражаются воины.

О, это было чудовищно: жара, опасность, замкнутое пространство кормовой надстройки, а для прогулок — пятьдесят футов дощатой палубы. Зато теперь…

Иоанна, блаженствуя, откинулась на округлый край бассейна, выложенного золотистым камнем. От воды поднимался ароматный пар, из-за выступа стены доносилось журчание струйки воды, вливавшейся в прохладный бассейн, в который надлежало погрузиться после того, как распаришься в горячем. Там содержали маленьких рыбешек, которые тотчас принимались легонько пощипывать подошвы и пальцы ног. Это было щекотно, зато кожа становилась, как у младенца — мягкой, чистой и нежной. Сейчас в прохладном бассейне пребывала королева Беренгария, тихонько посмеиваясь от прикосновений рыбок.

Иоанна улыбнулась.

Королева снова довольна, хотя всего несколько минут назад едва ли не крик подняла и почти выпрыгнула из бассейна с горячей водой, когда туда погрузилась дочь Исаака Кипрского. Бассейн был достаточно просторным, чтобы в нем могли нежиться несколько женщин, но если сестра и супруга короля Ричарда пользовались льняными рубашками для купания, то Дева Кипра (ее трудно произносимое имя они так и не научились выговаривать) невозмутимо сбросила всю одежду и предстала перед ними в неприкрытой наготе. Беренгария не могла стерпеть подобного бесстыдства и принялась выговаривать киприотке, но та только недоуменно смотрела на королеву своими иконописными очами и повторяла единственную фразу, которую знала по-французски: «Не понимаю! Не понимаю!»

Дева Кипра, скорее всего, лгала. Она уже вполне сносно владела речью франков, а ее «не понимаю» служило всего лишь отговоркой, чтобы вести себя как заблагорассудится. И едва ли она была девой, ибо выглядела вполне зрелой женщиной — крупная, широкобедрая, с полной тяжелой грудью. И то, как она обращалась с молодыми рыцарями и оруженосцами, как под видом игривых шалостей прикасалась к ним или одаряла многозначительными взглядами, свидетельствовало, что близость с мужчинами для нее дело привычное и желанное. Эти вольности она позволяла себе даже с самим Ричардом: порой садилась у его ног, напевая своим низким грудным голосом, или, как расшалившееся дитя, клала голову ему на колени, бросая такие пылкие взгляды, что Ричард отводил глаза и краснел, а Беренгария злилась и ревновала.

Но пусть уж лучше ревнует, чем ведет себя как монахиня, едва супруг приближается к ней.

Указать жгучей киприотке на ее место могла только Джоанна де Шампер. И не только потому, что владела греческим. Заметив, как страдает Беренгария, она поначалу ограничилась выговором, а когда это не подействовало, попросту оттаскала Деву Кипра за ее жесткие кудри, пригрозив напоследок, что если та не будет держаться скромнее, то отведает кнута.