Они взбираются на кровать и усаживаются по-индейски у меня в ногах.

– Вы зачем здесь? – спрашиваю я.

– Чтобы сказать, как нам жалко, – говорит та, что слева.

Я знаю, их зовут Майда и Зия, но кто из них кто, не различаю. Вот Джорди и Джо их не путают.

– Очень-очень жалко! – подхватывает та, что справа.

– Чего вам жалко?

– Что мы тебе не можем помочь. Вторая кивает:

– Мы старались, старались, но ничего не вышло.

– Мы совсем никудышные девочки, – вздыхает первая.

– Потому что, когда раздавали кудышность, нам послышалось: «малышность» – и мы спрятались.

– Потому что не хотели быть малышами.

– И мышами тоже.

– Хотя мышей мы, бывает, едим.

– Особенно шоколадных.

– Да, шоколадка – это всегда хорошо. – Та, что справа, порывшись в кармане, извлекает из него бурый комок, облепленный кусочками фольги и каким-то мусором. – Хочешь кусочек?

– Спасибо, что-то не хочется.

Она разламывает комок пополам, протягивает половинку сестренке, и обе набивают себе рты.

– Я не считаю вас никудышными, – говорю я, пока обе с наслаждением жуют шоколад.

– Ты слишком добрая, – отзывается та, что слева.

Вторая кивает:

– Очень-очень добрая. Кого ни спроси, все говорят, эта Джиллидилли очень уж добрая.

– Правда-правда.

– Но мы умеем лечить, ты же знаешь.

– Всякие вещи лечим, большие и маленькие.

– Толстые и тонкие.

– Сладкие и горькие.

– Только тебя не можем вылечить.

– Это ничего, – утешаю я. – Я уже поняла, что волшебством тут не поможешь. Так иногда бывает.

Та, что слева, поворачивается к сестренке:

– Добрая – и храбрая!

Та, что справа, вздыхает:

– Теперь нам еще стыднее.

– Лежишь тут совсем одна, такая очень-очень храбрая.

– Я не одна, – говорю я. – У меня много друзей, они мне помогают.

Обе свешиваются с постели – каждая в свою сторону – и заглядывают под кровать.

– Где ты их прячешь? – спрашивает, усевшись на место, та, что слева.

– На ночь они ушли домой, – отвечаю я.

– Конечно!

– Мы так и знали!

– И нам тоже надо домой.

– Спасибо, что навестили, – говорю я.

Они кивают. Потом каждая хватает себя за волосы и выдергивает по черной прядке, которые в их руках мгновенно превращаются в черные перышки. Они кладут перья мне на одеяло.

– Если тебе покажется, что мы можем помочь, – говорит та, что справа, посерьезнев, – возьми их в руки и назови наши имена.

– Ты ведь знаешь, как нас зовут, да? Я киваю:

– Майда и Зия. Только я не знаю, кто из вас кто.

Обе хихикают. Тычут друг в друга пальцами и заявляют хором:

– Она – Майда.

– Вот спасибо, что просветили. Теперь буду знать, – говорю я.

Они начинают хихикать пуще прежнего.

– Не забудь! – говорит та, что справа.

– Такое не забывается, – уверяю я.

– И не слушай лесную старуху.

Вторая кивает:

– Кто угодно может летать.

– Кто угодно может видеть сны.

Они имеют в виду женщину, с которой я говорила в лесу: ту, что в детстве одарила нас с Рэйлин светом. Я чувствую, как во мне разгорается надежда.

– Вы хотите сказать, я еще смогу когда-нибудь вернуться в страну снов? – спрашиваю я.

– Когда-нибудь все может случиться, – подтверждает та, что справа.

– Позови нас, когда будешь готова.

– Мы вроде дверей.

– Через нас куда угодно можно попасть.

Они спрыгивают с кровати и с двух сторон подходят ко мне. Сперва одна, потом вторая чмокают меня в лоб. Машут мне руками, хихикают и подбегают к окну. Где-то на полпути с подоконника на газон девчонки превращаются в ворон и улетают вдаль. Их карканье звучит как звонкий хохот.

Я смотрю, как медленно закрывается сплошная рама окна. И засыпаю – или соскальзываю в другой сон, без сновидений. Не берусь сказать. Но утром на моем одеяле лежат два вороньих пера.

Манидо-аки

Меня сбивает с толку то, что я никогда раньше не бывала здесь в собственном теле. Все кажется другим. Прежде всего звуки и запахи, да и глаза у меня видят хуже, чем волчьи. Когда я волчица, то принимаю информацию всем телом. Каждой шерстинкой. Включается какое-то дополнительное чувство, совсем незнакомое.

Волк чувствует себя свободным. Бежит свободно. Каждый миг как текучая вода. А теперь меня словно в мешковину завернули. Очень неприятное ощущение. Но тут уж ни черта не поделаешь, так что я держусь, как обычно, и кое-как справляюсь.

Я недалеко ушла с тех пор, как оставила сестру. Хотела удрать подальше и в жизни не возвращаться сюда, а сама чуть отошла и тут же стала заворачивать так, чтобы с другого конца заглянуть в тот же овражек. После того как я красиво ушла, неловко сразу же появляться здесь снова, но не бросать же свое имущество.

Прежде всего, мне вовсе не хочется бог знает сколько времени таскать на себе залитую кровью футболку, а смена одежды у меня в рюкзачке. А потом, мне нужен пистолет. Не имея волчьих клыков и когтей, нужно же чем-то отбиваться от здешних тварей. Между прочим, те парни с собачьими мордами напрямик заявили, что собираются на меня охотиться.

И еда у меня тоже там. Шоколад, вода. И курево, которым Рози запаслась. Сама я не любительница сосать раковые шейки, но, может, пригодятся на обмен или продам кому.

Так что я присаживаюсь наверху и жду. Недолго. Вскоре моя сестрица исчезает, и в овражке остается только тот смешной малый. Сидит там сколько-то – может, заблудился в собственных мыслях, уж не знаю, – а потом встает и направляется к моему рюкзачку. Вот теперь мой выход. Я вскакиваю и ору на него сверху:

– Даже не думай совать нос в мои вещи! Человечек бросает на меня один-единственный перепуганный взгляд и скрывается – как кролик в нору. Я даже не успеваю заметить, куда он подевался. Да мне и дела нет, лишь бы обратно не возвращался.

Я съезжаю вниз по крутому склону, бросаюсь к своему рюкзачку, нашариваю в нем чистую футболку и сдираю с себя старую. Может, тот парнишка и подсматривает, спрятавшись где-нибудь поблизости, но мне плевать, что он там увидит. Лишь бы ручонки не тянул, не то быть ему без ручонок как пить дать.