– Что иначе? – равнодушно спросил Павел.

Фельдман пожал плечами. Он ответил не сразу. Павлу показалось, он раздумывает, что сказать. Наконец Борис Николаевич сурово прохрипел:

– Иначе придется ждать других трупов…

– Понял! – резанул Павел. – Других не надо! Я напрошусь в этот раз! Вот увидите…

– Эх! Ваши б слова да Богу в уши… – пробурчал Фельдман.

– Все, хватит! Пошли! – Павел встал с нар и двинулся к середине барака, туда, где лежали тела…

…Клюфт рассмотрел его лицо. В полумраке барака оно белело пятном неизбежного конца. Неизбежности смерти и расплаты.

«Смерть. Она наступает всегда неожиданно, хотя человек к ней готовится всю жизнь. Сначала в детстве каждому, кажется, что он умрет не скоро. Но с годами это чувство исчезает. И чем больше тяжесть лет, тем отчетливее неизбежность смерти нависает над сознанием. И тогда каждый понимает, как коротка его жизнь! Как вообще коротка жизнь! Эта жизнь! Эта земная жизнь! Но смерть – это действительно ли переход в другую?! Другую, неведомую жизнь или конец, конец всему и навсегда? Поэтому, наверное, каждый так боится смерти. Поэтому он хочет верить, что даже после его перехода за ту неведомую грань, все-таки что-то есть! Но что? Что? Бог, может быть, Бог – это и есть надежда?! Ведь человек хочет жить вечно! Хочет жить вечно и счастливо, и мечтает об этом! Но зачем?! Зачем об этом мечтать, если это никогда не узнаешь?! Все равно никогда не узнаешь, сможешь ли ты жить вечно? Как спросить у покойника, что там?! Вот лежит Петр Иванович, он уже мертв! Но мертв ли он? А?! Может, он уже там, в другом мире? Другом, более счастливом и справедливом? А если нет?! Если он просто исчез?! Навсегда растворился в пласте времени?! Нет! Он не может просто так вот исчезнуть!!! А его душа?! А?! Его разум?! Он же не может умереть вместе с телом?! Просто взять и сгнить где-то в перегное?! Нет!!! Это невозможно! Мысль не гниет! Мысль нетленна! А значит, там есть что-то!» – Павел думал и смотрел на мертвое лицо Оболенского, и вновь рассуждал, он говорил сам с собой. Говорил без злобы и истерики, и страха. На этот раз он не пугался, что сходит с ума. Нет. Его это больше не беспокоило. Да и почему он должен был этому пугаться, если все уже давно сошли вокруг с ума.

«Страшнее вовсе не смерть человека, а то, как он к ней приходит! И кто его на нее толкает! Совершенно одно – умереть в постели, мучаясь оттого, что ты умираешь! И совсем другое – умереть под пытками палачей, зная, что они совершают зло! Но в чем разница?! Неужели так вот станет легче?! Когда ты знаешь, что умираешь мучеником, а не грешником?! Бог! Он может помочь! Боже, Боже, что мне делать?! Что?! Я должен помочь убить человека! Пусть даже и плохого! Но потом, как я смогу жить? А? Смогу ли я жить и имею ли право жить?» – Павел понял, что он непроизвольно все-таки заступил за ту черту физической смерти в своих размышлениях.

Он согласился с тем, что он обязательно будет жить и после смерти…

Лицо Оболенского. Оно спокойно. На нем печать вечности. Прямые губы. Ровные щеки и нос, немного выпуклый, как клюв орла. Смертельная маска – сама безмятежность. Скорее всего, Петр Иванович не мучался. Он закрыл глаза и умер. Павел всматривался в черты человека, которого он в принципе и знал не очень долго и не очень хорошо. Но он, Оболенский, стал для него частичкой жизни. Пусть короткой и нелепо глупой жизни. Но жизни!

«Я подвожу итог своей жизни?! Я смирился с тем, что моя жизнь окончена?! Но почему? Разве Бог когда-то кому-то говорил, что со смертью нужно смириться? Нет, по-моему, ни один святой или богослов это не подтвердит! Богослов, почему богослов? Я хотел бы услышать его!»

Павел встал с нар и сделал шаг вперед. Он пересилил себя и медленно подошел к лежавшим на грязном земляном полу телам. Склонившись, Клюфт сел возле Оболенского на колени. Взял его холодную и уже закоченевшую руку. Пальцы коснулись мертвой кожи. Гладкая и нелепо холодная, она не показалась Павлу чем-то необычным и неприятным. Отталкивающим! Нет, просто мертвая кожа. Как перчатка и все. А ведь когда-то, в детстве, Павел очень боялся покойников! Он так смертельно их боялся, что не мог смотреть на похороны! Ему, маленькому, казалось, что любой покойник неожиданно откроет глаза, когда Павел глянет на него. Встанет из гроба и оживет! Затем, когда он стал постарше, Павел боялся, что покойник придет к нему ночью и спросит, почему он боится его! И Павел не ходил на похороны. Даже хороших, знакомых ему соседей! Дедушек и бабушек! Он никогда не хотел смотреть в лицо умершему человеку! Но с возрастом этот страх улетучился. Растворился где-то в сознании! И вот, он спокойно и равнодушно трогает руку мертвого человека! И это не вызывает у него тех страшных и нелепых эмоций!

«Почему? Почему чем взрослее человек, тем он равнодушнее относится к смерти? Может быть, потому, что он сам становится все ближе к ней? Странно! Как это странно!» – с грустью подумал Павел.

– Эй, ты! Ты чего его трогаешь? А? Учти, сапоги с этого жмура мои будут! Я уже себе их присмотрел! А ну иди отсюда! Не смей трогать! – послышался противный шепот.

Павел поднял глаза. Рядом с ним стояли два зэка. Они зловеще смотрели на Клюфта. Кулаки сжаты. В руках одного нечто вроде дубины. Мужики замерли в напряжении, ожидая, что им ответит Павел. Клюфт медленно встал в полный рост и вызывающе спросил:

– А, что вы хотите? От них?

– Мы хотим снять вон с того мужика сапоги, а вон с того полушубок! Они пригодятся. А то спать тут холодно! Вот что мы хотим! А ты, я вижу, шустрый! Только появился в бараке и уже собираешься вне очереди шмутьем со жмуров разжиться! Запишись в очередь! Вон там, у печки! И тогда жди! А эти трое – это наши клиенты! И снимать с них обувку наше право! Так что иди отсюда, парень! – злобно прошипел зэк, что был повыше ростом.

Это был мужчина средних лет с черными усами и длинным крючковатым носом. Его глаза напоминали крысиные. Маленькие бусинки с бардовым отблеском недобро светились в полумраке барака.

Павел пожал плечами и спокойно ответил:

– Этот человек – мой друг. И я не дам его раздевать!

– Слушай, ты! Надо было снимать с него обувку, когда он отдал концы! А теперь, по законам барака, вся одежда переходит по очереди! Так что мы снимем ее, пока не пришел конвой. А если ты попробуешь вякнуть, ляжешь с ними вместе! Выбирай! – сказал второй зэк хриплым и низким голосом.

Он был старше первого. Седая щетина покрывала его пухлые щеки. Нос картошкой, мелкие сладки у бровей и пухлые губы.

«Они делят одежду своих же братьев по несчастью! Причем готовы убить за эту одежду! Мародерство – в ранг норме жизни! Они смирились с тем, что их превратили в крыс! И ведут себя, как эти же самые крысы в банке? Разве эти люди заслуживают жизни?» – зло подумал Павел и шагнул навстречу недоброжелателям.

Один из них, завыв, упал на пол. Второй, неуклюже крякнув, согнулся пополам и застонал, а потом захрипел от боли. Павел не понял, что произошло. Сзади, словно страшная темная тень, появился Фельдман. Он зло пихнул одного из мародеров в бок и прошипел: