Мейлер был гениальным пиарщиком и умел создать мероприятие, в котором литература выступала в самом центре политики и культуры (там, где находилась в некоторых европейских странах), и там, где, как сожалела Зонтаг, она никогда не была в США. «Репортажи с конгресса ПЕН каждый день оказывались на первой странице Times. Такое происходит не с каждым литературным событием Нью-Йорка», – писала Такс. «В те дни в Нью-Йорке литература казалась важной, – писал Рушди, – диспуты писателей широко освещали, и казалось, что их мнения имеют значение далеко не только в небольшом книжном мире»[1178].

Во время конгресса произошли две неловкие ситуации. Первой было приглашение в качестве гостя госсекретаря рейгановской администрации Джорджа Шульца. Это вызвало протесты писателей, критиковавших американскую политику в Никарагуа и ЮАР, а также тех, кто помнил, что госдеп отказал в выдаче виз неугодным США писателям, среди которых были Фарли Моуэт и Габриэль Гарсия Маркес. Пока Шульц готовился выступать, Зонтаг и Доктороу встали и передали Мейлеру письмо с протестом. Мейлер показал его Шульцу, но не стал зачитывать вслух. Когда Грейс Пейли начала протестовать, Мейлер ответил: «Я пригласил сюда госсекретаря не для того, чтобы вы его обосрали»[1179]. Все, возмутившиеся его словами, наверняка с бо́льшим пониманием отнеслись к развернутому объяснению Мейлера: ПЕН стремится облегчить жизнь писателей в условиях репрессивных режимов, поэтому «чем больше доверия испытывает к нам госдеп, тем эффективней мы можем работать»[1180].

Мейлер за словом в карман не лез, умел шутить, хотя иногда и позволял себе женоненавистнические высказывания. Это, а также и то, что он в свое время пырнул ножом собственную жену, осложнило положение Мейлера по второму вопросу, заключавшемуся в том, что среди 120 приглашенных оказалось всего 16 женщин. Такс писала: «Он объявил, что присутствуют лучшие писатели в мире. Я отсидела весь первый день конгресса и поняла, что лучшие писатели в мире – это белые мужчины». Исполнительный директор ПЕН Карен Кеннерли возразила: «Выбором приглашенных занималась я со Сьюзен и Бартельмом». Действительно, среди приглашенных были известные женщины-писатели: Юдора Уэлти, Джоан Дидион, Дорис Лессинг и Мэри Маккарти, но, к сожалению, они не смогли приехать»[1181].

Мейлер не согласился с тем, что в этом смысле есть определенная проблема и он собирается ее решать. Вместо этого он подлил масла в огонь, заявив репортеру, что «в мире не так-то много женщин, наподобие Сьюзен Зонтаг, которые являются в первую очередь интеллектуалами, а во вторую – поэтами и прозаиками». Что еще сильнее раздразнило гусей, хотя сама Сьюзен отнеслась к этому совершенно спокойно. Писательнице Надин Гордимер она сказала, что «литература – это не работодатель, предоставляющий всем одинаковые условия и возможности работы»[1182]. Многие расценили это утверждение в качестве подтверждения системы меритократии, что на самом деле не соответствовало действительности. Такс вспоминала: «Она тогда не сказала – что вполне естественно можно было бы в этом случае ответить: «Перестань, Норман. Женщин-интеллектуалов вполне хватает, только вот эта занята, а та уже умерла». Она восприняла его слова как заслуженный комплимент»[1183].

В афоризме Зонтаг есть предположение о том, что женщины требуют равноправия исключительно по причине своего пола, а не по причине заслуг. Зонтаг прекрасно знала, что феминистки утверждали, что женщины не пользуются равными привилегиями с мужчинами, и осознавала, что Мейлер шутливо предполагал, что для того, чтобы добиться того положения, где она сама находилась, надо было быть не только очень талантливой, но и (что, возможно, еще важнее) очень удачливой. В терминологии феминисток Зонтаг была «исключительной женщиной», наподобие того, как в белый микрорайон специально допускают одну черную или еврейскую семью. Такое исключение не отменяет правила, а демонстрация гибкости только подчеркивает их силу.

Как обычно, он выразился самым провокационным образом. Феминистки негодовали, но Мейлер объяснил, что имел в виду следующее: «В этих странах женщин эксплуатируют и подавляют». Женщины не имеют достаточно возможностей получить образование, отсутствуют препараты контроля над рождаемостью и экономические условия, следовательно, любая женщина, которая преодолела эти преграды, должна быть исключительной. После всех этих неурядиц американскому ПЕН-клубу стала срочно нужна женщина-президент. Президентский срок Мейлера истек в июне 1986 года, после чего на этот пост избрали Ортенс Кэлишер, которая тут же начала «цапаться» с Кеннерли, отвечавшей за повседневную работу организации. Кэлишер ушла с поста спустя год, после того как Сьюзен нашла способ разрешить эту конфликтную ситуацию, сохранив при этом достоинство каждого из ее участников. В 1979-м Зонтаг избрали членом Американской академии искусств и литературы, которая искала нового президента, и она рекомендовала академии кандидатуру Кэлишер, после чего сообщила Кеннерли, что готова стать президентом ПЕН, что ей ранее неоднократно предлагали. «Боже, благослови Сьюзен, – Кеннерли вздохнула с облегчением и благодарностью за элегантную идею рокировки. – Как после этого не любить ее вечно?»[1184]

Роль президента была символической. Надо было принимать участие в собраниях, ездить в Вашингтон, писать письма, ставить подпись и отправлять пресс-релизы в СМИ. Зонтаг же устраивала роль конституционного монарха. Свою работу на этом посту Сьюзен начала с международного конгресса ПЕН-клубов, открывшигося в Сеуле 28.08.1988, спустя две недели после смерти Пола Тека. Американский ПЕН-клуб (и поддерживавшие его клубы Австралии, Канады, Дании, Нидерландов, Швеции и Западной Германии) был против того, чтобы конгресс проходил в Южной Корее, в которой шел процесс демократизации, но несколько корейских писателей все еще сидели в тюрьме. После того как все-таки выбрали Южную Корею, Кеннерли за две недели до начал конгресса приехала в Сеул, чтобы подготовить все необходимое для протеста. Этот протест выразился в коктейльной вечеринке в честь писателей-диссидентов, что резко противоречило принципам «тихой дипломатии» и «не конфронтационного подхода», которые исповедовали другие страны[1185].