История великого князя Николая Николаевича старшего представляет собой редкий по своей полноте и сбалансированности взаимосвязей опыт. Своей жизнью и деятельностью он в полной мере оправдал слова отца-императора, сказанные при присяге. Казарма, конюшня и манеж составили главный смысл его жизни. Привязанность к лошади он воспринял от отца-императора, блестяще развил это качество и передал своим сыновьям — продолжателям культурных традиций.

* * *

Результаты многолетних, продуманных и систематических трудов, подготовившие русскую кавалерию к переходу на качественно новый технический уровень, делают великих князей Николаевичей — прежде всего Николая Николаевича старшего и его преемника Николая Николаевича младшего — заметными фигурами если не русской военной истории второй половины XIX в. в целом, то истории русской кавалерии этого периода и в особенности культурной истории русского всадника.

Многие недостатки, присущие русской кавалерии в середине — начале второй половины XIX в., главными из которых были техническая и социальная незрелость, за время царствования Александра II были устранены. К началу 1880‐х гг. основным результатом развития национальной кавалерии стало осознание того, что «ломить неприятеля фронтом» в новых современных условиях было недостаточно[1789].

Вступление на престол Александра III ознаменовало начало новой эпохи. С этого момента национальная внутренняя политика основывалась прежде всего на планомерной и последовательной русификации, которая имела как отрицательные (жесткость проводимых реформ), так и положительные (расцвет русской национальной идеи, культуры и искусства, во многих областях которого наблюдался подлинный апофеоз национальных художественных начал) стороны. Начались перемены и в армии: здесь поиск национального своеобразия проходил на фоне пристального внимания к уже сложившимся (казачьим, кавказским, французским, немецким, североамериканским и др.) конным практикам.

Первые реформы в отечественных вооруженных силах были проведены уже в 1881–1882 гг.; наибольшие изменения пришлись на кавалерию. Так, в результате «американской» реформы профессора Николаевской академии Генштаба Н. Н. Сухотина[1790], все армейские уланские и гусарские полки были преобразованы в драгунские (приказ от 13 июля 1882 г.); армейские кирасиры, как известно, были подрагунены (переформированы в драгуны) еще в 1860 г. Таким образом, к середине 1882 г. была унифицирована вся армейская кавалерия[1791]. «На лошадь стали смотреть не как на первое и главное оружие кавалериста, а только как на средство передвижения», — подвел итоги драгунской реформе Сухотина военный историк А. А. Керсновский[1792].

В октябре того же года, согласно реформе военного министра П. С. Ванновского, драгуны получили новый упрощенный мундир: запашные «беспуговичные» полукафтаны («армяки»), цветные кушаки, широкие серо-синие шаровары, мягкие низкие сапоги, невысокую «крестьянскую» барашковую шапку и темно-зеленую фуражку. Сабли заменили шашками[1793], кавалерийские пики (драгунские, уланские и казачьи) практически упразднили, оставив их лишь для первых шеренг казачьих полков[1794]. Драгуны, которых в русской армии называли «ездящей пехотой», получили «слишком пехотный», мешковатый мундир. Различия во внешнем виде армейского кавалериста и пехотинца стали минимальны и наблюдались лишь в длине мундира и в форме головного убора.

Одновременно были отменены традиционные осенние и весенние парады, разводы; царские смотры стали устраиваться все реже[1795] (проводились лишь зимние парады на Дворцовой площади[1796]). Основное внимание было сосредоточено не на блеске «военной мишуры» (по словам военачальника А. А. Брусилова[1797]), а на усилении военной мощи страны.

Однако в войсках александровский драгунский мундир, напоминавший русскую крестьянскую одежду, получил неофициально-неодобрительное название «мужицкого»; говорили, что реформа Ванновского «сравняла воина с трамвайным кондуктором»[1798]. Набирало популярность мнение, согласно которому реформы Сухотина и Ванновского обезличивали кавалерийские полки, обесценивали их историю, традиции, мундир. Пренебрежение исторически культивируемым в кавалерии внешним лоском, даже щегольством, получившим особое понятие «тонность»[1799], недвусмысленно высказанное на самом высоком уровне, негативно сказалось на воинском духе. Начался отток офицеров из армии. Так, в отставку подали все офицеры ведущего свое старшинство с 1668 г. Киевского гусарского полка, после его переименования в драгунский 27‐й[1800]. Распространенной формой протеста стали «похороны мундира»[1801]. По словам современников, в это время прошлое русской кавалерии было «туманно и неопределенно»[1802]; неопределенно стало и ее будущее, осложненное не только падением воинского духа, но и стремительностью технической модернизации армии.