что молодая, неопытная женщина при этих условиях не может быть самостоятельной правительницей и что Совет Десяти распоряжается ею как своим орудием. Поэтому она никогда не чувствовала ни малейшей злобы против своей соперницы.

В один прекрасный день Шарлотта де Лузиньян сидела в своей комнате с Катариной Карнаро, которая по приезде в Рим поселилась у неё по её настойчивому приглашению. Обе были заняты рукоделием, которому научились от монахинь, так как получили воспитание в монастыре, подобно дочерям всех знатных фамилий того времени. Катарина Карнаро, ещё ребёнком в доме своего отца, часто бывала в обществе учёных и художников; ими она была окружена и в Азоло; вследствие этого она приобрела много разнообразных сведений, которые давали ей преимущество по сравнению с её родственницей. Но по своей скромности она никогда не давала ей чувствовать своего умственного превосходства.

Теперь всё её внимание было поглощено работой Шарлотты де Лузиньян, которая вышивала по полотну кружевной узор тонкой золотой проволокой. Она пересела на подушку к ногам своей невестки и следила за быстрыми движениями её пальцев, что не мешало им разговаривать о совершенно посторонних вещах.

Обе женщины, одетые в богатые, тяжёлые платья, по моде того времени, представляли собой привлекательную картину, достойную кисти художника. Хотя Катарине Карнаро было за тридцать лет, но она была ещё в полном расцвете красоты и с такими же роскошными белокурыми волосами, которыми она славилась в ранней молодости. Шарлотта была старше её несколькими годами, что было особенно заметно при её чёрных глазах и волосах и южном •колорите лица.

Шарлотта де Лузиньян радушно приняла свою невестку, хотя была крайне удивлена её неожиданным приездом. Она и прежде не чувствовала никакой ненависти к добродушной Катарине, а с тех пор, как принц Федериго признался ей в своей сердечной тайне, она стала живо интересоваться судьбой влюблённой пары. Во всяком знатном доме того времени было такое количество слуг, что прибытие свиты Катарины Карнаро не могло вызвать неудобства. Равным образом и во всех других отношениях Шарлотта ничего не имела против приезда кипрской королевы, хотя в данный момент это не вполне согласовывалось с её планами. Она возлагала большие надежды на французского короля; между тем человек, любимый Катариной Карнаро, принадлежал к дому, падение которого было главной целью похода, предпринятого Карлом VIII. Но в политике смотрят иначе, нежели в обыденной жизни. По мнению Шарлотты, её гостья должна была радоваться прибытию французского короля, который может больше всего содействовать успеху её дела. Если ему удастся свергнуть неаполитанского короля, то гордость Фердинанда будет уничтожена и он немедленно согласится на брак сына с Катариной, даже без малейшей надежды на приобретение Кипра.

Шарлотта довольно долго распространялась на эту тему и в заключение добавила, что решилась усыновить принца Федериго Неаполитанского, чтобы этим способом удовлетворить одновременно всех лиц, заинтересованных в деле. Само собою разумеется, что это намерение встретило полное сочувствие со стороны Катарины и ещё больше способствовало дружеским отношениям между обеими женщинами.

Жизнь Катарины протекала довольно спокойно и, кроме своей несчастной любви к принцу, она не испытала особенно сильных волнений. Между тем Шарлотта в продолжение многих лет напрасно старалась склонить на свою сторону чужеземных властелинов, чтобы с их помощью добиться признания своих прав на кипрский престол. Она почти всегда жила вдали от своего мужа, Людовика Савойского, и только тогда решилась поселиться в Риме на более продолжительное время, когда потеряла всякую надежду на скорое выполнение заветной мечты. Но в это время её муж удалился от мира и поступил в монастырь на Женевском озере.

Быть может, тяжёлая судьба Шарлотты и все вынесенные ею неудачи и разочарования были главной причиной того сердечного участия, с каким она отнеслась к любви неаполитанского принца и Катарины Карнаро. Она сама потерпела крушение во всех своих личных привязанностях и теперь чувствовала себя совсем одинокой на свете.

— Мне часто приходилось слышать, — сказала она, продолжая начатый разговор, — что мужчины большей частью не способны к глубокой привязанности. Между тем мы видим в семье французского короля поразительный пример, который прямо противоречит этому. Его дядя, Филипп Анжуйский, вынужден был жениться на Бианке Кастильской, хотя давно любил одну из фрейлин своей матери. Бианка приказала удавить её в надежде, что муж будет вполне принадлежать ей. Но она ошиблась в своём расчёте. Филипп до самой смерти не переставал оплакивать свою возлюбленную и окончательно бросил жену.

— Неужели он оставил в живых убийцу и не отомстил ей за смерть своей возлюбленной? — спросила с удивлением Катарина Карнаро.

— Нет, потому что во Франции мужчина не может мстить за оскорбление, нанесённое ему женщиной. Филипп с этого времени отправился странствовать по свету и больше не возвращался к своей жене...

В эту минуту слуга доложил о прибытии двух дам, и Катарина могла заключить по выражению лица своей невестки, что посетительницы были знатными особами. Они остались внизу в носилках, в которых совершили своё путешествие по городу. Шарлотта приказала слуге покорнейше просить их войти в дом и передать, что она будет бесконечно рада видеть их. Посетительницы были синьора Адриана Орсини и Лукреция Борджиа, которая называлась племянницей папы, хотя все знали, что она не племянница, а родная дочь Александра VI.

Со времени избрания нового папы дети его заняли видное положение. Хотя он торжественно заявил, что непотизм не будет играть никакой роли в его правлении, но это было одно из многих обещаний, которым сам Родриго не придавал особенного значения, так как нарушал их во всех случаях, где это казалось ему необходимым для достижения цели.

Ещё в то время, когда он был кардиналом, сын его Чезаре отправился для окончания своего образования в Пизу, где жил с княжеской пышностью, посещая иногда семью Медичи во Флоренции. Тогда же одиннадцатилетняя сестра его, Лукреция Борджиа, была помолвлена с сыном одного испанского гранда, которому было не более пятнадцати лет. Вступление Родриго Борджиа на папский престол тотчас же отразилось на судьбе его детей; он назначил своего сына Чезаре архиепископом Валенсии, чтобы в самом непродолжительном времени возвести его в сан кардинала. Вслед за тем Лукреция была обручена с графом Сфорца, родственником миланского герцога, и папа признал недействительным прежнее обручение своей дочери.

Граф Джьованни Сфорца, подеста Пезаро, был одним из кондотьеров папской армии. Когда Лукреции исполнилось четырнадцать лет, отпразднована была её свадьба с графом Сфорцей с неслыханным великолепием, которое возбудило удивление не только жителей Рима, но и всех европейских дворов.

Ровно через год после этого события