Теперь он считал, что смертные прокляты. Какая-то врожденная склонность вновь и вновь вела их по тому же пути. Смертные предавали каждый полученный дар. Предавали и дарителя. Предавали собственные обещания. Богов, предков, детей – кругом одно предательство.

Великий лес Харканас был вырублен; все оставшиеся островки растительности уничтожены огнем или гниением. Богатую почву размыли реки. Унесенная плоть земли обнажила каменные кости. Голод косил детей. Матери причитали, отцы пытались хранить решительный вид, а раньше и те, и другие смотрели на уничтоженный мир с обиженным недоверием: кто-то виноват, кто-то всегда виноват, но во имя Бездны, не смотрите на меня!

Но смотреть больше было не на кого. Мать Тьма отвернулась. Предоставила им самим решать собственную судьбу, и теперь им не на кого было пенять. Таков стал мир без бога.

Можно подумать, в таких условиях человек гордо выпрямится в полный рост и поймет ответственность за каждое принятое или непринятое решение. Да, это было бы прекрасно. На такой мир хотелось бы взглянуть, это добавило бы оптимизма. Вот только таким мир не будет никогда. Светлые века или были в прошлом, или ожидают в будущем. Они покрыты мифическим налетом и остаются абстракциями. А мир сегодняшний реален, усыпан правдой и компромиссами. Люди не стоят в полный рост. Они сгибаются.

Коннесту Силанну не с кем было все это обсуждать. Никто не смог бы понять значения всех его мыслей.

Торопись. Дела в разгаре. Стоящие камни падают и падают один на другой. Приливные волны все выше. Дым и крики, жестокость и страдания. Жертвы навалены в кучу, как добыча каннибалов. Это мясо ликования, от настоящего захватывает дух, нетерпение жжет, как кислота. Когда уж тут понимать?

Коннест Силанн стоял на верхушке меньшей башни крепости. Он вытянул руку, сложив ладонь лодочкой, и в нее натекал черный дождь.

Неужели правда так убога, как представляется?

Неужели требуется, чтобы один-единственный встал в полный рост? Чтобы противостоять сонму разрушений, жестокости истории, лжи прогресса, осквернению дома, прежде священного, невообразимо ценного? Один? Один-единственный?

Как будто ему недостаточно своей ноши? За что ему еще наша? За что мы так поступили с ним? Да потому что так проще, а мы любим как попроще, правда? Минимум усилий – главное достоинство. Не беспокойте нас, мы не терпим беспокойства.

Дети голодны. Леса мертвы, реки отравлены. Бедствие следует за бедствием. Болезни лезут, как грибы на трупе. И вскоре мы начнем воевать за то, что осталось. Как было у нас в Харканасе.

Он возьмет на себя эту ношу, но что это означает? Что мы можем не меняться? Свободны ничего не делать?

Черная вода переполнила ладонь и снова пролилась дождем.

Даже Верховная жрица не понимала. Не все, совсем не все. Ей виделась только простая отчаянная уловка, бросок костяшек, на котором основано все. А если не получится, что ж – будет другая игра. Игроки новые, а правила – старые, уже приевшиеся. Богатство на кону не теряет ценности, ведь так? Куча золотых монет не раскрошится. А только станет еще больше.

Так если игроки приходят и уходят, а правила неизменны, не сама ли эта куча управляет игрой? И что – кланяться этому богу золота? Неодушевленной иллюзии ценности?

Так кланяйся. Прижмись лбом к жесткому полу. Но если все пойдет не так, не гляди с обиженным недоверием.

Да, Аномандр Рейк возьмет эту ношу и понесет в новый мир. Но не подарит освобождения. А принесет единственный дар – незаслуженный – время.

Самую большую драгоценность. И скажите, молю, что мы с ней будем делать?

Слева от него, на гораздо более высокой башне, дракон уставился щелями глаз на старый лагерь, укрытый покровом Ночи. Никакой дождь не мог ослепить Силану, помешать ей караулить. Она наблюдала. И ждала.

И ожидание почти подошло к концу.

Так торопитесь на празднество. Сбегайтесь, голодные, к мясу ликования.

Городская стена никогда не была настоящей преградой. Местами разрушена, местами недостроена. Она не выдержала бы хоть сколько-нибудь длительной осады. И даже при всем плачевном состоянии стены брешь, проделанная Гончими Тени, была слишком заметна. Ворота снесены целиком; пламенем объяты развалины блокгауза и с дюжину ближайших строений. Среди них копошились силуэты: отыскивали выживших, боролись с огнем.

А дальше целые районы города – где к небу вздымались громадные клубы дыма, подсвеченные всполохами горящего газа, – внезапно поникли, словно у Даруджистана перехватило дыхание. Самар Дэв покачнулась и упала на колени. От сковывающего голову обруча, казалось, вот-вот лопнет череп. Она вскрикнула, когда Карса присел рядом с ней на корточки.

Впереди Путник повернул в сторону от разрушенных ворот, подыскивая другой проход на восток, через который перепуганные беженцы выплескивались в пригород лачуг, где новые пожары вспыхивали над разбитыми хижинами. Как Путник собирался пробиться сквозь плотную толпу…

– Ведьма, нужно собраться.

– Что?

– Построй стену – в мозгу. Со всех сторон. Крепкую, чтобы она противостояла тому, кто появился.

Самар Дэв отстранилась.

– Кто? Кто появился? О, духи, я не выдержу…

Он ударил ее, так сильно, что повалил на землю. Пораженная, она выпучила глаза.

– Самар Дэв, я не знаю, кто или что, – но это не Гончие. И даже не Престол Тени. Здесь кто-то, и этот кто-то пылает. Я… я представить не могу такое существо…

– Бог.

Он пожал плечами.

– Построй стену.

Давление в голове стало слабее; Самар Дэв сначала удивилась, а потом поняла, что Карса обошел ее и встал между ней и городом. Она увидела, что по лицу тоблакая струится пот. Увидела, как напряжены его глаза.

– Карса…

– Если мы с тобой идем следом, то сделай вот что. Построй стену, ведьма, и торопись.

Карса вдруг посмотрел куда-то за спину Самар Дэв, и тут же она почувствовала, как порыв силы налетел на нее сзади, проникая под одежду, под кожу, под плоть – до костей. Она глубоко вдохнула.

Давление пропало, оставшись за громадными щитами, защищавшими теперь ее разум.

Она поднялась на ноги.

Бок о бок они двинулись за Путником.

Он шел по непаханому полю, поднимая каждым шагом пыль, направляясь под острым углом к воротам.

Толпа людей, запрудившая проход, похоже, раздавалась, и Самар Дэв подивилась: что же беженцы видят в лице Путника, идущего им навстречу? Так или иначе, связываться с ним никто не хотел.

Странный рассеянный свет окрасил город, неровную стену, купола, минареты и шпили. Из тысяч глоток вырвался протяжный вопль. Потрясения, ужаса. Лица поднимались кверху. Глаза расширялись.