У края площади, посреди которой собрались последние бойцы конуга, Згур остановил «катакитов». Люди выбились из сил. Слишком тяжело дался каждый шаг. Солнце — Небесный Всадник — уже поворачивало на закат. Згур попытался прикинуть, сколько же шел бой. Четыре часа? Больше? Сначала на холме возле табора, потом на склоне, затем в долине, где конники Асмута вновь ударили по отступавшему врагу, затем снова склон, горящее село…

Сова быстро перестраивал фрактариев в черных плащах. Теперь он командовал бывшей седьмой сотней. Фрак-тарий Сажа погиб еще у табора, в самом начале атаки. Не было и Гусака — одноглазый был ранен лихим ударом секиры, когда его сотня первой ворвалась в село. Только Крюк по-прежнему усмехался, подгоняя усталых бойцов. Згур уже знал — до вершины дошла едва половина. О том, сколько уцелело из лучевцев, он старался даже не думать. Потом, все потом! Сначала — Лайв!

Згур повернулся к сигнальщику, но тут на плечо легла тяжелая ладонь.

— Не поспешай, боярин! Али меня забыл? — Ярчук!

Венет усмехался, хотя по бороде ползли темные пятна свежей крови.

— Отож! Не поспешай! Видал, изготовились! Згур кивнул. Те, что собрались вокруг большого, сложенного из серых каменных глыб дома, будут драться до

последнего.

— Оно бы выкурить. Кубыть пчел из борти! Ярчук обернулся, махнул рукой. Лучники быстро заняли позицию, доставая обмотанные паклей стрелы.

— Дом-то каменный, да крыша из теса… Згур быстро прикинул. Да, крыша тесовая, в доме наверняка полно дерева…

— Давай!

Первые стрелы отскочили от камня и яркими искрами упали на землю — Но затем лучники взяли верный прицел, и крыша занялась сразу, со всех сторон. Лучники продолжали стрелять, теперь уже по деревянным скандским щитам. «Рогатые» пытались отступить к каменным стенам, но дом уже пылал, и смерть была всюду.

— Сейчас кинутся! — Ярчук отложил в сторону лук, крутанул в руках тяжелую секиру. — Ты вот чего, боярин!' Хочь сейчас вперед-то не суйся!

Згур хотел отшутиться, но не успел. Буро-красный стяг дрогнул, громко пропела труба. Один из «рогатых» махнул рукой, вышел вперед. В тишине резко, словно удары бича, прозвучали короткие незнакомые слова.

Сова, о чем-то переговорив с одним из фрактариев, повернулся к Згуру:

— Лайв зовет тебя, комит. Предлагает скрестить мечи. Остальных просит отпустить. Он обещает, что его сканды больше не придут на Сурь.

Згур пожал плечами, рука потянулась к застежке плаща.

— А нечего! — подоспевший Крюк решительно заступил дорогу. — Чести много для урода! Комит, я сам с ним разберусь!

— Комит, позволь мне! Мне! Мне! Фрактарии окружили Згура, глаза горели злым нетерпением.

— А ну, нишкни! — Ярчук повел крепкими плечами, расталкивая «катакитов». — Боярин, ты их не слухай. Ну, ровно дитенки малые! Не придут, вишь! Нечего «рогатым» передышки давать. Раньше надо было поединщиков кликать!

Згур опомнился. Все верно, о поединках и прочем, о чем в песнях поется, следовало думать прежде. Теперь крыс загнали в угол. Остается одно — раздавить.

— Трубите атаку! — Згур шагнул вперед, франкский клинок тускло сверкнул в лучах уходящего солнца. — Там их много, на всех хватит!

Глухо загремела сталь. Фрактарии становились плечо к плечу, копья смотрели на врага. Кто-то свистнул, свист перекатился по рядам.

— Даешь Лайва!

— Даешь! Даешь! Ферра!

«Катакиты» отозвались дружным криком. Запела труба, сапоги тяжело ударили по пыльной земле. Згур шагал в общем строю, глядя, как приближаются высокие деревянные щиты с бронзовыми умбонами. Хотелось одного — чтобы этот страшный день побыстрее кончился. Как и война. Как и все, что началось у перекрестка, когда он обнажил меч с Единорогом. Его прозвали Згури-Смерть. Наверно, таким прозвищем надо гордиться. Не каждый может стать Смертью…

Раненых сносили к подножию холма. Там суетились знахари, но их было слишком мало, и Згур приказал собрать всех, кому приходилось перевязывать раны. Мертвым же помочь было нечем. Стало ясно, что понадобится не один день, чтобы похоронить всех. Всех своих — скан-дов по давнему жестокому обычаю оставляли воронью.

— Может, знахаря кликнуть, Згур Иворович? В голосе Горяйны звучало беспокойство. Згур коснулся рассеченной переносицы, осторожно отнял руку, поморщился. Кружилась голова, в глазах все еще горело пламя. Он все еще был там, в горящем доме, где среди удушливого дыма умирали последние бойцы Лайва.

— Потом. Ты-то как, кнесна?

Светлые глаза потемнели, дрогнули тонкие губы.

— Даже не ранена. Они… Они все время прикрывали меня. Все время…

Голос стих, оборвался. Кнесна отвернулась, плечи судорожно дернулись.

Згур не стал переспрашивать. Ему уже рассказали, что осталось от лучевских сотен. Погиб Вересай и двое других старших, маленький Лещок плакал над телом зарубленного брата — оба внука старого Вертя дрались в первых рядах. От «катакитов» же осталось меньше половины. На холме, возле полусожженного табора лежал укрытый черным плащом Сажа, а совсем рядом умирал Гусак — знахари ничем не могли помочь одноглазому. Згур закрыл глаза. Выходит, это и есть победа? Невольно вспомнилось недвижное, страшное лицо Велегоста, когда наутро после боя Кей собирал уцелевших. Наверно, Железное Сердце тоже не мог радоваться. Это только в песнях победители весело пируют на вражьих костях.

Мокрая тряпица коснулась раны. Згур невольно дернулся, но чья-то рука придержала голову.

— Терпи, воевода! — Горяйна улыбалась сквозь слезы. — У знахаря взяла. Кровь остановить надобно.

Тряпица, пропитанная неведомым едким отваром, жгла неимоверно. Згур поморщился, сдерживая стон.

— Терпи! — кнесна покачала головой. — Что воины скажут? Воевода, ровно дите малое, лечения боится?

Приходилось терпеть. Мысли путались, свинцовая усталость сковывала тело, но Згур понимал — сделано еще не все. Не все сделано — и не все сказано.

— Кнесна, — Згур глубоко вздохнул, постарался улыбнуться. — Ты ведать должна. Второй воевода Ярчук… Рука, державшая тряпицу, дрогнула.

— Жив?!

— Жив…

Кнесна отняла руку, ладонь закрыла лицо.

— Ранен? Я… Я его искала, мне сказали…

— Умывается…

Из горевшего дома они все вышли черными, словно покойный Сажа. Венету досталось — горящая балка скользнула по шлему, и его, несмотря на яростные протесты, довелось уводить под руки. В дыму и пламени трудно было даже разобрать, кто нанес Лайву смертельный удар. Да и распознать конуга не смогли — охваченная пламенем крыша рухнула, погребая убитых. Згур обжег левую руку, а в горле до сих пор ощущалась душная горечь, мешавшая вдохнуть полной грудью.

— Платок-то твой, — Згур мягко отстранил руку Горяй-ны, с трудом встал. — Что на шлеме у меня был… Сгорел! Новый подари, кнесна!