«Ромео» со вкусом пьет прямо из горлышка шипучую пепси-колу. «Объект» то и дело смотрит на часы. То ли боится опоздать ко второму действию, то ли с нетерпением ждет девчонку.

Лернер действительно часто смотрит на циферблат своих «Сейко». Острая черная минутная стрелка, как меч палача, застыла в безвременье. А тончайший стилет секундной дергается в два раза медленней, чем обычно. Или в три раза? Надо отвлечься… Лернер любил эти часы, отсчитывающие особое время – время боевых операций. Любил за точность, а особенно за интеллект. «Сейко-Премьер кинетик» имели память. Если оставить часы на некоторое время, они «засыпали» и могли «спать» четыре года. Но стоит взять их в руку и встряхнуть – они сами выставляют точное время, день недели, месяц и все другие показатели. Эта особенность превращала часы в почти одушевленный предмет, и сейчас Лернер искал у черных стрелок ответа: все ли идет по плану там, внизу? Прошло уже семь минут. Что происходит на поле действия? Мысленно он находился там, в цокольном этаже, и обостренные чувства воспринимали невидимую и неслышимую посторонними мелодию.

Со стороны дамской комнаты осторожно и тихо вступили скрипка, кларнет и валторна. Скрипка ведет основной музыкальный ряд, духовые поддерживают ее во второй и третьей партиях. Они повторяют, как заклинание, яркую нервную мелодию, растет крещендо, партии постепенно смещаются, дополняют ее новыми оттенками, расходятся и опасно сближаются: кварта, терция, малая секунда, грозящая вот-вот сорваться в металлический визг… и вот скрипка, кларнет и валторна играют в унисон, нота в ноту. Форте, меццо форте, фортиссимо!.. Пауза. Тишина. Дирижер переводит дух, и мелодия звучит снова – тихо, на пределе слышимости. Но… Погодите, как это возможно? Первую партию ведет уже не скрипка, а валторна, с удивительной для этого инструмента точностью выпевающая виртуозные скрипичные пассажи. Кларнет вдруг «провалился» в третью партию, на место валторны, он даже приобрел какую-то особую мечтательность медного рожка. А скрипка? Скрипка – где? Ее нет. Пропала!.. А вместо нее – там-там-бам-ба-бам! – пробивается наружу ровная унылая поступь литавров и барабанов – это «топтуны» сообщают всему произведению необходимые ритм и темп. Не останавливаться! Не запинаться! Ровный шаг!..

– А вот и я! – раздался сзади веселый голос Анны. – Как тебе спектакль?

* * *

В мужской уборной тем временем события разворачивались по идентичному сценарию. В первой кабинке кряхтел и возился какой-то неизвестный. Во вторую и третью зашли Сергей Мигунов и Фил Монроуз. Четвертую занял Роберт Ковальски. Среди них он единственный свободен от персонального наблюдения, поэтому именно Роберт принес пакет «Армани» с необходимым реквизитом.

Мигунов быстро разделся и, наклонившись, передал Филу свой приметный галстук, пиджак и дымчатые очки «Гуччи».

Монроуз мгновенно скинул блейзер и просунул его Роберту Ковальски, а сам надел пиджак Мигунова, его красный галстук и из расхристанного разгильдяя сразу превратился в респектабельного джентльмена. Тем более что ткань его брюк идеально совпала с тканью пиджака.

Ковальски сбросил свой пиджак, надел дурацкий блейзер с золотыми пуговицами, сунул в карман галстук и расстегнул ворот сорочки. Теперь он стал расхристанным разгильдяем. Свой пиджак разгильдяй через Монроуза передал Мигунову. Не по необходимости – просто его некуда было девать. Тем же путем Ковальски передал Сергею пакет, в котором находились действительно необходимые вещи: машинка для стрижки усов и униформа электрика – синий халат и такой же берет.

Человек в первой кабинке громко опорожнял кишечник. Запахи отнюдь не благородного происхождения заставили Сергея сморщиться. Надеясь на шумовое прикрытие, он включил бритву, но волноваться не стоило: она работала бесшумно. Несколько движений – и усы осыпались на пол. Ногой Мигунов заскреб их за унитаз, надел халат и берет. Все. Превращение завершилось. Униформа кардинальным образом меняет человека. Сергей Мигунов перестал существовать. Электрик положил в пакет бритву и ногой отослал его прямо в четвертую кабинку, Роберту Ковальски.

Пакет скользнул мимо ног Фила Монроуза, который, глядя в карманное зеркальце, аккуратно наклеивал усы, по форме и цвету один в один совпадающие с теми, какие только что сбрил Мигунов. Кажется, ровно. И выглядят вполне естественно. Фил надел затемненные очки Мигунова. Все. Очередная серия перевоплощений была закончена.

Из второй кабинки, куда четыре с половиной минуты назад зашел Сергей Мигунов, вышел безликий электрик, ополоснул руки под краном и придирчиво осмотрел свое отражение в большом зеркале. Похоже, он остался доволен увиденным. Но продолжил мыть руки.

Из четвертой кабинки, где находился Роберт Ковальски, появился Фил Монроуз… Ну, может, и не совсем Фил, и не совсем Монроуз – может, это по-прежнему был Роберт Ковальски, но благодаря дурацкому блейзеру на расстоянии его вполне можно было принять за Фила Монроуза.

Третью кабинку, занимаемую Филом, покинул Сергей Мигунов. В этом случае перевоплощение было самым удачным: яркий галстук и необычные очки сразу бросались в глаза. Он коротко глянул в зеркало, встретился взглядом с электриком и вышел в вестибюль.

Из первой кабинки вышел дорого одетый толстяк и, не отвлекаясь на такую ерунду, как мытье рук, направился продолжать встречу с высоким искусством балета.

…Изабелла еще в кабинке почувствовала приступ головокружения и не на шутку испугалась. Она знала, с какой внезапностью сознание может покинуть человека: мир вокруг вдруг начинает плавно скользить, будто наехал на лужу масла, а потом без всякого перехода – запах нашатыря, плафоны светильников на потолке и испуганные лица окруживших тебя людей. А сейчас любое отступление от сценария могло провалить всю операцию.

Она задержалась в кабинке, села и ожесточенно промассировала виски. Понемногу головокружение утихло, окружающий мир вновь обрел твердость и незыблемость. Изабелла рискнула пройти к умывальнику.

– Алло, вы в порядке, милочка? – прозвучал где-то в отдалении странно бухающий незнакомый голос, словно его обладательница говорила в пустую банку.

Изабелла, не поворачивая голову, выставила ладонь в успокаивающем жесте и улыбнулась, давая понять, что все в порядке. Она подошла к умывальнику, открыла кран с холодной водой, освежила лицо и посмотрела на себя в зеркало. По плану Лернера она должна была к этому моменту перевоплотиться в Мэри Бинтли… Да какая там Мэри! – даже на Изабеллу Хондерс это бледное, с запавшими глазами лицо походило мало. Ее охватила паника. Вдобавок она заметила в углу туалетной комнаты уборщицу в синем халате, которая неловко терла кафель шваброй, явно не зная, как надо это делать. Уборщица повернула голову – оказывается, это Мигунова, которая ждет, чтобы она вышла первой!

Время! Время!..

На дрожащих ногах она прошла к двери, толкнула ее, едва не сбив какую-то даму, пробормотала извинения на ломаном русском и буквально вывалилась в цокольный этаж. Гул толпы нестерпимо давил на уши. Закусив нижнюю губу, стараясь смотреть прямо перед собой и ни о чем не думать, Изабелла пошла вперед и остановилась за ближайшей колонной, прислонившись спиной к холодному камню. Ей казалось, люди с любопытством и подозрением оглядываются на нее: кто это такая? Почему она перекрасила волосы и вырядилась в чужой жакет?.. Что она здесь вообще делает?