Крейн сел на асфальт и посмотрел на Доктора Протечку.

– Скотто, – сказал он.

Старик воззрился на него в явном изумлении, его челюсть, конечно же, отвисла.

– Скотто? – повторил он.

– Совершенно верно. И, не знаю, как вы, парни, а мне лоуболл уже поднадоел. А вам? Так что у меня есть предложение. – Крейн говорил быстро и горячо, как зазывала, призывающий делать ставки. – Я знаю одну новую игру, в которую мы могли бы сыграть, и, раз уж я это затеял, то спонсирую вас на несколько первых конов, идет? Держите. – Он вынул из кармана куртки пять пачек долларовых купюр, перехваченных резиночками, и дал по одной каждому из сидевших, за исключением отцовского тела. – Каждому по пятьдесят баксов. Насколько я понимаю, никто не будет возражать, если Доктор Протечка, как обычно, сыграет на свой хлам?

Словно в отрепетированном балете каждый из оборванцев-игроков сорвал резинку со своей пачки и принялся недоверчиво перебирать купюры.

– На таких условиях, – сказал парень, заговоривший первым, – ты, корешок, можешь предложить любую игру. – Он протянул чумазую руку. – Меня звать Допи.

Крейн предположил, что это прозвище, и пожал протянутую руку.

– Очень приятно.

Одну пачку долларов он оставил для себя и сейчас, вытащив бумажку, положил ее на асфальт в середине кружка.

– С каждого анте – доллар.

Доктор Протечка заморгал и затряс головой.

– Нет, – сказал он таким тоном, будто задавал вопрос. – Я не хочу играть с тобой. – И поскреб трясущейся рукой по пустому паху желтовато-зеленых штанов.

Все остальные дружно положили свои анте.

– Банк неполон, – мягко сказал Крейн и добавил: – Папаша.

Последнее слово явно зацепило Доктора Протечку. Он уставился на бумажные деньги, лежавшие на асфальте, и перевел взгляд на свою кучку расплющенных пенни и продырявленных фишек. Потом медленно протянул руку и толкнул вперед одну из фишек.

– Банк полон, – пробормотал он.

– Отлично, – сказал Крейн. Он был напряжен, но умудрялся говорить непринужденно и уверенно. – Эта игра – нечто вроде восьмикарточного стада, но в ней можно улучшать свою «руку», купив «руку» партнера.

Он вынул из кармана приготовленную колоду карт «байсикл» и принялся тасовать, одновременно подробно и доходчиво объясняя правила игры в «Присвоение».

Нынче ночью все начнется.

Рослое, мускулистое, все еще темноволосое в свои семьдесят пять лет и облаченное теперь в безукоризненный костюм тело Арта Ханари стояло на солнце на тротуаре перед главным входом «Ла мезон дьё» и нетерпеливо ожидало, когда подъедет заказанный лимузин.

Джордж Леон смотрел из голубых глаз загоревшего в солярии нетронутого морщинами лица на большие грузовики в камуфляжной окраске, громыхавшие по Крейг-роуд. «Ла мезон дьё», расположенный в северной части Лас-Вегаса, представлял собой разбросанный комплекс кондоминиумов и медицинских учреждений, разделенных зелеными газонами, и занимал участок между гольф-клубом «Крейг ранч» и насосной станцией базы ВВС Неллис, и здесь ездил, по большей части, военный транспорт.

Нынче ночью начнется игра, думал он.

Выбраться из роскошного дома для престарелых оказалось труднее, чем он думал. Когда, в обличье Бетси Рикалвер, он поместил это идеальное тело сюда на хранение, то позаботился о том, чтобы в контракте было указано, что Ханари может свободно покинуть учреждение в любое время – но когда он попытался вчера утром осуществить этот пункт на практике, обслуживающий персонал категорически не согласился с ним. Вызвали охрану, чтобы привязать его к кровати, и отказывались отдавать одежду.

В общем-то, персонал нетрудно было понять. После смерти на линолеумном полу больничного кафетерия вчера утром, когда у него вдруг закрылись бронхи, а потом он почувствовал, как сердце в агонии трепещет и останавливается в груди, он очнулся на кровати здесь – в единственном из оставшихся у него тел. Едва сердцебиение и дыхание успокоились, он нажал кнопку вызова служителя, но когда тот явился, и Леон открыл рот, чтобы сообщить, что выписывается, он заговорил голосом капризной престарелой женщины.

Это был голос Бетси Рикалвер, жаловавшейся, что ее бросили в пустыне и она утратила свое тело. А потом неуправляемые голосовые связки голосом Ричарда (еще и под стук зубов) сетовали, что ему приходится сидеть на крыше бунгало под дождем, и, конечно, настал черед и старого Бини, который болтал о покере и хихикал по поводу того, как тройка на Пятой стрит обернулась тузовым фулем.

Когда Леон, в конце концов, совладал с собою и уже нормальным тоном и голосом попросил подготовить все для его выписки, служитель поначалу отказался наотрез. Леон стал настаивать, угрожать обращением в суд, и тогда администраторы стали звонить Бетси Рикалвер и Вону Трамбиллу и, конечно же, никого не нашли.

Наконец, уже этим утром, они решили умыть руки и потребовали, чтобы он подписал кучу различных документов. Его даже снимали на видеопленку, чтобы имелось доказательство того, что он находился в здравом уме.

В конце концов ему позволили одеться, вызвать по телефону лимузин и выйти на улицу. Служители были очень дружелюбны с ним, похлопывали его по спине – он терпеть этого не мог – и назойливо приглашали заглядывать как-нибудь. Физиотерапевт сострил насчет того, что вот и пришло время найти применение имплантированному пенису, и подмигнул, но Леон не захотел задержаться даже для того, чтобы написать жалобу.

Ему нужно было найти Доктора Протечку, а потом подготовиться к игре. Предстояло еще позвонить Ньюту и напомнить, что к закату солнца в порту на озере Мид должны собраться двенадцать человек.

Но прежде всего следовало найти Доктора Протечку.

Вчера весь день, когда он не спорил с персоналом, Леон думал – и был близок к панике – над тем, что старый Доктор Протечка болтал в больничном кафетерии. «Карты всем этим не обманешь, – сказала сначала старая развалина. – Ни жителями Города Судного дня, ни всеми жертвоприношениями статуй вокруг города».

Леон уже много лет подозревал, что манекены в домах, построенных на Юкка-флэтс в 50-х годах специально для испытаний атомной бомбы, являлись – хотя об этом не знали даже те, кто непосредственно занимался строительством и размещением чучел, – жертвоприношением богам хаоса, которых должен был пробудить взрыв атомной бомбы, и ему казалось, что множество статуй в Лас-Вегасе и округе, начиная с каменных арабов перед «Сахарой» на Стрип и кончая громадной фигурой Вегас-Вика близ «Пионер-клуба» на Фримонт-стрит, постоянно открытых солнцу и дождям, были подношениями случайной природе погоды, еще одним посвящением богам хаоса. В конце концов, хаос и случайность, в форме азартной игры, были святыми покровителями города, и их следовало ублажать.

Возможно, карты, эту персонификацию случайности и хаоса, не удалось ввести в заблуждение всеми этими символами человеческих жертвоприношений, но это Леона не сильно беспокоило.