П. А. Флоренский был арестован 25 февраля 1933-го – то есть за год с небольшим до ареста Мандельштама.

Как-то сближать Мандельштама с Бабелем нет оснований уже хотя бы потому, что поэт, о чем свидетельствует его вдова, «категорически отказывался» от какого-либо литературного «союза с одесситами»[452], то есть писателями бабелевского круга, а также пришел к выводу, что Бабель пишет «не по-русски»[453].

Тем более это относится к М. Кольцову, ибо, как сообщает Н. Я. Мандельштам, даже и В. Б. Шкловский мечтал в 1930-х годах о том, чтобы репрессии ограничились «собственными счетами» людей власти, и «когда взяли Кольцова, он сказал, что это нас не касается»[454].

Словом, присущее массе нынешних сочинений «приравнивание» совершенно различных людей, погибших в 1930-х годах, означает не только явное упрощение, но и грубое искажение реальности. Те же Бабель и М. Кольцов, если уж на то пошло, были гораздо ближе к уничтоженному в 1940-м Ежову, в доме которого они запросто бывали в качестве дорогих гостей, чем к Флоренскому, а также и к Мандельштаму.

Бабель много лет работал над сочинением о чекистах, и ему мешало только следующее: «…не знаю, справлюсь ли, – признавался писатель, – очень уж я однообразно думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых знаю… просто святые люди. И опасаюсь, не получилось бы приторно. А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры, – это меня как-то даже и не интересует»![455] А вот суждения М. Кольцова: «…работа в ГПУ продолжает требовать отдачи всех сил, всех нервов, всего человека, без отдыха, без остатка… Не знаю, самая ли важная для нас из всех работ работа в ГПУ. Но знаю, что она самая трудная…» и т. д. Ежова М. Кольцов воспел в «Правде» от 8 марта 1938 года как «чудесного несгибаемого большевика… который дни и ночи… стремительно распутывает и режет нити фашистского заговора…»[456].

Бабеля – не говоря уже о Кольцове – «категорически» отделяет от Мандельштама уже одно только восприятие коллективизации, которой Исаак Эммануилович не только восхищался (выше приведено одно из соответствующих его высказываний), но и сам лично осуществлял. С февраля по апрель 1930 года он, по его собственному определению, «принимал участие в кампании по коллективизации Бориспольского района Киевской области». Вернувшись в Москву в апреле 1930-го, Бабель сказал своему другу Багрицкому: «Поверите ли, Эдуард Георгиевич, я теперь научился спокойно смотреть на то, как расстреливают людей»[457]. В начале 1931 года Бабель вновь отправился в те места[458].

Осип Мандельштам, казалось бы, столь далекий от Николая Клюева, воспринял коллективизацию как космическую катастрофу («природа своего не узнает лица…»); в написанной Клюевым незадолго до ареста (но опубликованной лишь в наше время) «Песне Гамаюна», которую, вполне вероятно, слышал из его уст Осип Эмильевич, воплотилось именно такое восприятие, предстающее сегодня поражающе провидческим (стихотворение это сохранилось только в архиве ОГПУ):

К нам вести горькие пришли,

Что зыбь Арала в мертвой тине.

Что редки аисты на Украине,

Моздокские не звонки ковыли.

И в светлой Саровской пустыне

Скрипят подземные рули![459]

<…>

К нам вести горькие пришли.

Что больше нет родной земли…

Да уж, в самом деле, Гамаюн – птица вещая… И как прав был Мандельштам, написавший ранее: «Клюев – пришелец с величавого Олонца, где русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности и простоте. Клюев народен потому, что в нем сживается ямбический дух Боратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя»[460].

Вполне закономерно, что в 1934 году ордера на арест Клюева и, через три с половиной месяца, Мандельштама подписал один и тот же зампред ОГПУ Я. С. Агранов, а допросы их вел один и тот же Н. Х. Шиваров; его отчество – Христофорович, из-за чего некоторые читатели усматривают в нем сына русского священника. Между тем Шиваров, подобно известному Христиану Раковскому (Станчеву), был выходцем из Болгарии, то есть «коммунистом-интернационалистом», каковых в составе ВЧК-ОГПУ имелось множество.

Невозможно переоценить тот факт, что Николай Клюев, находясь с 1934 года в предельно тяжкой и окончившейся гибелью (в октябре 1937-го) сибирской ссылке, пишет в Москву 25 октября 1935 года о своем в очередной раз оказавшемся в заключении молодом последователе: «Жалко сердечно Павла Васильева, – и тут же спрашивает: – Как поживает Осип Эмильевич? Я слышал, что будто он в Воронеже?»[461]. И через четыре месяца, 23 февраля 1936-го: «Очень меня волнует судьба Васильева, не знаете ли Вы его адреса?». И опять-таки: «Очень бы хотелось написать Осипу Эмильевичу, но его адреса я тоже не знаю» (там же, с. 191). Напомню, что Мандельштам в своей ссылке 5 августа 1935 года говорил о Павле Васильеве как об одном из трех наиболее выдающихся поэтов современности (см. выше). Стоит еще привести слова Н. Я. Мандельштам о Сергее Клычкове: «…мы всегда дружили с ним. Ему посвящена третья часть “Стихов о русской поэзии”…»[462] (отмечу, что в наследии Мандельштама весьма немного таких посвящений, – кроме «шуточных» стихотворений, одно из которых, кстати, обращено к Павлу Васильеву).

Эти взаимоотношения Мандельштама с Клюевым, Клычковым и Павлом Васильевым с известной точки зрения неожиданны и даже странны. Ведь перечисленные три поэта в 1920–1930 годах (а в какой-то мере это продолжается и сегодня) преподносились в качестве заведомых русских «националистов», «шовинистов» и, конечно же, «антисемитов»; достаточно упомянуть, что Сергей Клычков арестовывался по обвинению в «антисемитизме» в 1923 году, а Павел Васильев – в августе 1935 года, – то есть как раз тогда, когда Осип Мандельштам говорил о нем как об одном из трех наиболее ценимых им поэтов!

В начале 1930-х годов критик О. Бескин, являвшийся, между прочим, ответственным секретарем редакции «Литературной энциклопедии», писал о поэзии Клычкова как о «националистически-шовинистической лирике»[463]. И тогда же некто С. Розенталь на страницах самой «Правды» (10 августа 1933 года) заявил, что «от образов Мандельштама пахнет… великодержавным шовинизмом»[464].

Итак, О. Э. Мандельштам – «шовинист», и, разумеется, дело идет не об еврейском, а о русском «шовинизме». Это обвинение было выдвинуто «главной» партийной газетой, редактируемой тогда Л. З. Мехлисом, который, между прочим, до 1918 года был членом сугубо «национальной» еврейской партии «Поалей Цион» («Рабочие Сиона»)… И Розенталь, и Мехлис были по-своему «правы»: ведь «дерзнул» же Осип Эмильевич опубликовать в советской газете статью (я ее только что цитировал),