явно неуместна версия, согласно которой гонения на русского поэта Мандельштама, завершившиеся арестом, хоть в какой-то мере были связаны с его еврейским происхождением. Правда, Надежда Яковлевна рассказывает еще об имевшем место в 1932–1934 годах конфликте поэта с писателем С. П. Бородиным и затем с поддержавшим последнего А. Н. Толстым. Однако перед нами чисто «бытовая» стычка, которая закончилась пощечиной, нанесенной Толстому Мандельштамом (а не наоборот!..). Вдова поэта пишет, что до нее «дошла фраза», якобы произнесенная тогда, в начале мая 1934 года, самим М. Горьким: «Мы ему покажем, как бить русских писателей…»[470], фраза, которая-де сыграла зловещую роль. Однако все, что мы знаем о Горьком, убеждает в абсолютной немыслимости подобного высказывания в его устах. Достаточно вспомнить, что именно в то время Горький, по сути дела, назвал Павла Васильева «фашистом» («Правда» от 14 июня 1934 года; статья была напечатана в тот же день и в трех других газетах).

Горький никак не мог бы негодовать из-за того, что еврей дал пощечину «русскому писателю», ибо он был прямо-таки мистическим «юдофилом» (знать об этом немаловажно, ибо Алексей Максимович в первой половине 1930-х годов так или иначе возглавлял все литературное дело). 26 сентября 1929 года он гордо заявил на страницах «Правды»: «По мере сил моих я боролся с антисемитизмом лет тридцать»[471], хотя, казалось бы, с 1917 года он вполне мог «доверить» эту борьбу ВЧК-ОГПУ… Очень характерна деталь из рассказа о быте Горького в 1930-х годах:

«Желающих побывать у Алексея Максимовича было слишком много, и очередность посещений устанавливал строгий его секретарь (П. П. Крючков, тесно связанный с Г. Г. Ягодой. – В. К.). Но была категория людей, которые, по договоренности с Алексеем Максимовичем, “обходили” секретаря и пробирались “нелегально”… В “нелегальные” попали и Исаак Эммануилович Бабель, и Соломон Михайлович Михоэлс, и Самуил Яковлевич Маршак, и Михаил Кольцов»[472] (Михаил Ефимович Фридлянд).

Словом, нет ровно никаких оснований полагать, что беды Мандельштама зависели от его еврейского происхождения.

В связи с этим уместно сказать, что в глазах иных нынешних авторов сам Осип Эмильевич предстает в качестве… «антисемита». Именно таково, например, мнение активнейшего специалиста «по данному вопросу» М. Золотоносова. В своей изданной в 1995 году книге «“Мастер и Маргарита” как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма (СРА)»[473] сей автор утверждает, что творцу знаменитого романа присущ «элементарный антисемитизм, разрушающий ту “оптимизированную” биографию Булгакова (неправомерно сближенную с Идеалом), которая внедрилась в общественное сознание»[474].

В цитируемой книге говорится, в частности, о концепции «легендарной вины евреев за то, что “они Бога распяли”… Булгаков имел в виду эту концепцию при работе над “Мастером и Маргаритой”. Впрочем, – добавляет, сокрушаясь, М. Золотоносов, – что говорить о Булгакове, если даже О. Э. Мандельштам… писал: “Если победит Рим – победит даже не он, а иудейство – иудейство всегда стояло за его (Рима. – В. К.) спиной и только ждет своего часа…”» (там же; речь идет об ожидании казни Иисуса Христа).

Определение «вины» как «легендарной» основывается, очевидно, на попытке Золотоносова трактовать евангельские сведения о распятии Христа как беспочвенную «легенду» – к тому же опять-таки «антисемитскую» легенду (что утверждалось не раз). Однако имеется, например, талмудический текст, полностью совпадающий с «версией» Евангелия:

«В течение сорока дней перед этим (распятием. – В. К.) ходил перед ним (Иисусом. – В. К.) вестник, возвещавший, что его, Иешу из Назарета, намерены побить камнями за то, что он занимался колдовством, обманывал и сводил Израиль с пути истинного. Пусть имеющий сказать нечто в его защиту выйдет наперед и защитит его. Но не было обнаружено ничего в его защиту, и накануне Пасхи его повесили»[475].

Таким образом, если даже считать сообщение о распятии Христа «легендой», ее недопустимо толковать как «антисемитскую», ибо она содержится и в еврейском Талмуде! И, по воспоминаниям драматурга Е. А. Ермолинского, Булгаков опирался именно на иудейские сведения о казни Христа[476]. А «золотоносовское» причисление Осипа Мандельштама (как и Булгакова) к носителям сконструированой этим автором «СРА» с особенной ясностью обнаруживает истинный смысл жупела «антисемитизм».

И следует с полным правом скорректировать суждение Н. Я. Мандельштам о том, что Осип Мандельштам «платил по двойным счетам», – как «еврей и русский поэт». Да, «платил» (и, оказывается, продолжает еще и сегодня «платить»!) – но как русский поэт и человек, причастный христианству (а не иудаизму).

* * *

Выше подробно говорилось о том, что в революционные эпохи вполне закономерно и даже неизбежно выдвижение на первый план «чужаков». Яркий пример – роль во Франции корсиканца, то есть итальянца, Наполионе Буонапарте, продемонстрировавшего, в частности, чрезвычайную «беспощадность», о которой метко сказал Достоевский. И уже одна эта «способность» ни в коей мере «не щадить» основы иного национального бытия решительно выдвигала «чужаков» на командные посты в пору грандиозных переворотов.

Трудно спорить с тем, что состав самых верхних этажей власти формируется далеко не случайно. И просматривается вполне определенная «закономерность» в том, что на исходе гражданской войны, к 1922 году, в Политбюро числился только один русский из пяти его членов, далее, за время нэпа, к 1928 году, в Политбюро, состоявшем тогда из девяти членов, осталось, напротив, только двое нерусских (Сталин и Рудзутак), а к 1931 году, в условиях «второй революции», Политбюро включало в себя пятерых русских и пятерых же нерусских… При этом – что необходимо учитывать – под «русскими» здесь и далее имеются в виду все три «ветви» восточного славянства – собственно русские, украинцы и белорусы, которые в 1920– 1930-х годах совместно составляли около 80 процентов (!) населения страны.

В прочем, еще более, пожалуй, многозначителен другой «отбор» руководящих лиц во время коллективизации. Действительной причиной, вызвавшей коллективизацию, явилась, как показано выше, фатальная нехватка товарного хлеба. Мне могут возразить, что идея «обобществления» сельского хозяйства была провозглашена намного раньше. Но одно дело – идея, и совсем иное – ее практическое, и к тому же чрезвычайно поспешное, осуществление на рубеже 1920–1930-х годов. Многие идеи, заявленные в большевистской программе, никогда не реализовывались – например, идея замены армии «вооруженным народом» или идея ликвидации денег (хотя подчас, в экстремальных условиях, «социалистическая торговля» на краткий период фактически заменялась распределением) и т. д. и т. п. Практическое требование неотложной и «сплошной» коллективизации, выдвинутое летом 1928 года Сталиным, явилось неожиданностью даже для тогдашнего Политбюро…

Как уже говорилось, обоснование необходимости коллективизации тем, что нельзя «базироваться» на обобществленной промышленности и противостоящем ей «единоличном» сельском хозяйстве, представляло собой чисто идеологический аргумент, который и сформулирован-то был не сразу; вначале