Стрелял он неважно – винтовки с разношенным стволом могли попасть в мишень разве что будучи прислоненными к ней дулом, да и с патронами для «второго подъема» было неважно. По большей части призывников учили маршировать, различать офицерские чины и не показываться лишний раз перед глазами начальства. Прошение о посмертном вступлении в Чумной Легион его подбил написать местный интендант, заключивший, видимо, негласный договор с Орденом тоттмейстеров. За нехитрые блага, добытые им со склада, в Чумной Легион записывались те, кто больше всего страдал от нехватки пристойной еды, курева и прочего.

Свою бессмертную душу Юнгер отдал тоттмейстерам в вечное пользование за две упаковки галет, десять банок консервированной рыбы, пяток яиц, полкило шоколада и пакет сырого табака. В восемнадцатом году, когда французы, казалось, вот-вот постучат в берлинские ворота, человеческая душа стоила совсем немного.

Потом их спешно подняли ночью, погрузили в вагоны и отправили в неизвестном направлении. Но кто-то в штабе просчитался. Или же всему виной был бардак, царивший к тому времени даже на кайзерской железной дороге. Когда свежесформированный полк «второго подъема» Юнгера прибыл укреплять какую-то часть, держащую оборону города, названия которого он даже не запомнил, оказалось, что никакой части там нет, а есть только стремительно наступающие французы.

Разгружаться новобранцам пришлось под обстрелом. В течение первой минуты первого в своей жизни боя «Банкир» – Юнгер вставил в винтовку обойму и приготовился сражаться за Великую Германию, вверившую ему свое будущее. На четвертой минуте боя пулеметная пуля гулко ударила бегущего Юнгера под дых, в груди что-то беззвучно лопнуло, голова наполнилась чем-то горячим и удивительно тяжелым – и Юнгер вдруг почувствовал на губах вкус пыли города, названия которого он так и не узнал.

В «Веселых Висельниках» Юнгер быстро снискал славу одного из лучших стрелков. И был лучшим снайпером в своем взводе. Он бил так же неспешно, как делал все остальное, отчего тяжелая противотанковая винтовка в его руках казалась неподвижной, словно греющаяся на солнце змея. Он никогда не спешил, не нервничал и вообще словно бы и не воевал, а выполнял свою работу, так же аккуратно, как и прежнюю, в банке. К апрелю девятнадцатого года на его личном счету, который он вел бисерным почерком аккуратиста в специальной книжечке, уже было сто сорок человек и три танка. Но Юнгер не собирался на этом останавливаться.

«Веду счет, – говорил он тягуче, отмеряя слова скупыми порциями, когда кто-то интересовался подробностями его успехов. – Раздаю то, чего не выдал раньше. И сальдо пока еще велико».

Во взводе его любили.

– Зачем вашему тоттмейстеру понадобились птицы? – вдруг спросил Крамер.

Вопрос не был неожиданным, Дирк ждал его уже давно. У лейтенанта было слишком сосредоточенное лицо для человека, пытающегося удержаться на прыгающей сидушке. О предмете его размышлений можно было догадаться без труда – хотя бы по тому, как он поглядывал то в бойницу, то на сложенные в проходе ружья.

– Может, наш мейстер – увлеченный орнитолог? – предположил Дирк нарочито невинно. – У каждого магильера есть увлечения, и это не зазорно. Например, мейстер собирает собственную коллекцию пернатых Фландрии и Германии. И, оказавшись на новом месте, тотчас рассылает охотников для ее пополнения?

Юнгер на заднем сиденье хрюкнул. Шеффер не отреагировал – он смотрел только в узкий прямоугольник, вырезанный в лобовой броне, и был слишком поглощен дорогой. Кроме того, он всегда был молчаливым малым.

– Шутите, – хмыкнул и Крамер. – Ладно. В конце концов, кто я такой, чтобы проникать в тайные секреты Ордена тоттмейстеров? Нет, у меня нет особой охоты знать, какие зелья и декокты тоттмейстер Бергер собирается изготовлять из птиц.

– Для декоктов не нужны птицы. В нем более банальные ингредиенты – белена, волчий корень, слезы сборщика налогов и жабий пепел.

– Советую расширить список прекурсоров, – в тон ему ответил Крамер. – Мои ребята очень советуют то, что нынче закатывают в консервные банки под видом мяса. Никто точно не знает, какое животное для этого погибло, и погибло ли, но сходятся в том, что для всяких колдовских штучек это первейшее средство.

Они рассмеялись. Не так, как смеются мимолетной шутке случайные попутчики, негромко и излишне вежливо, а как приятели, умеющие разделить смех друг с другом подобно кружке вина или ломтю хлеба. Смех, от которого лицо лейтенанта покрылось мелкими отметинами пота, а лицо Дирка не изменилось ни в малейшей мере, как будто освежил душную атмосферу «Мариенвагена». Словно кто-то выпустил в сухой тяжелый воздух облако прохладной водяной пыли.

«Хороший парень, – подумал Дирк. – Мне бы такого командиром на отделение…»

Потом он сам понял, что подумал, и мысль, вильнув, как сбитый аэроплан, с треском рассыпалась. Дай бог лейтенанту Крамеру дожить свой век в мире, так и не узнав, что такое Чумной Легион.

– Птицы нужны мейстеру для разведки, – сказал Дирк вслух, больше чтоб заглушить эту неприятную мысль. – Старая забава тоттмейстеров, которой они пользуются не одно столетье.

– Воздушная разведка?

– Именно так. У армий есть наблюдательные дирижабли и разведывательные аэропланы, люфтмейстеры умеют улавливать колебания воздуха и запахи в ничтожной концентрации, ну а тоттмейстеров природа наградила всем разнообразием божьих тварей, обитающих под небом и в нем самом. Птица – наилучший разведчик. Она мала, проворна, практически незаметна в небе и обладает весьма зорким глазом. Разумеется, птица птице рознь. Хищный лунь стократ ценнее толстой откормленной утки. И, что еще важно, на птиц никто не обращает внимания. Вспомните сами, часто ли вы задираете голову, чтоб рассмотреть в бинокль кружащую над вами птицу? Полагаю, что нет.

– Отличная идея, – согласился Крамер, украдкой разминая затекшее плечо. – Но почему птицы, а не, скажем, насекомые? Тоттмейстеры не могут управлять насекомыми?

– Могут. Здесь дело в другом – у насекомых совершенно иное устройство глаза. Мир они видят совсем иначе, чем человек, в других цветах, неизвестных нам, и в другой форме. И это очень некстати, если собираешься в деталях разглядеть строение оборонительного района, силы противника или тип бронетехники.

– Не могу не согласиться. Значит, только птицы?.. Но ведь тогда выходит, что им нечего противопоставить. Средство, от которого нет защиты. Даже вздумай я уничтожать на всякий случай всех птиц над своими укреплениями, мне это не удастся, даже если я стяну зенитные пулеметы со всего фронта.

– Не совсем так. Это война, а на войне нет неотразимых приемов. Во-первых, те же самые мертвые птицы могут патрулировать пространство над своими позициями, замечая приближение «шпионов». О, видели бы вы, какие птичьи бои иногда случаются. Говорят, во время осады Антверпена в четырнадцатом году у наших тоттмейстеров была стая в несколько тысяч птиц. Фламандцы выпустили на них свою, не меньших размеров, и разразилась битва, известная как «Бой в курятнике». Птицы бились друг с другом от рассвета до заката, и их было такое множество, что за ними с трудом можно было увидеть небо. Мертвые немецкие птицы бились с мертвыми фламандскими птицами. Картина для Босха, не находите? Сам я этого не видел, но один мой приятель из старой гвардии утверждал, что целый день в окрестностях Антверпена стояла тишина – потрясенные люди, задрав головы, смотрели на это побоище, забыв про винтовки. А с неба летели перья, невообразимо много перьев, гуще, чем снег. Ими была усыпана вся земля, ну а самой птицы было столько, что ею питались все до самого десятого октября[85].