Прежнюю тему уже не затрагивали, и это полностью устраивало Дирка. Интерес Крамера по отношению к Чумному Легиону вряд ли мог привести к чему-то хорошему. В лучшем случае лейтенант узнает мертвецов поближе и до конца жизни заречется иметь с ними дело, как и подобает нормальному человеку. В худшем – он станет изгоем среди своих же, а это куда как более тяжелая ноша. Живой человек, которому не осталось места среди живых, ничуть не лучше, чем неупокоенный мертвец, ходящий по земле.

Они шли вдоль обрыва, выбравшись на участок относительно сухой земли. Жесткая колючая трава под ногами сдерживала шаг, к тому же часто приходилось пробиваться сквозь густые заросли кустарника, вознамерившиеся уподобиться плотному заграждению из колючей проволоки. Дирк пожалел, что не захватил какой-нибудь тесак, его маленький складной нож не был здесь подспорьем. Через каких-нибудь полкилометра Крамер стал выдыхаться, хоть и старался не подать виду. Его хрупкое тело, полное горячей крови и мягкого мяса, было ограничено в ресурсах, требуя много времени на восстановление истраченных сил. Сам Дирк мог двигаться хоть несколько дней подряд – запас его собственных сил зависел лишь от самочувствия тоттмейстера Бергера.

Зависимость мертвецов от их мейстера была даже более серьезной, чем об этом принято было считать среди живых. Самочувствие тоттмейстера тем или иным образом всегда сказывалось на его подопечных. Например, Бергера периодически по утрам, особенно во влажную погоду, тревожили мигрени, последствия какой-то старой, так до конца и не исцеленной раны. В такие моменты все «Веселые Висельники» ощущали отголоски этой боли, которые могли варьироваться от легкого головокружения до оглушительного треска в затылке.

Им оставалось только благодарить судьбу, что тоттмейстер Бергер вел достаточно аскетичный образ жизни, осторожно относясь к своему здоровью и не позволяя никаких излишеств. Поговаривали, тоттмейстер «Расколотых Черепов», подобно Хаасу, находится в состоянии постоянного опьянения, трезвея лишь перед визитом проверяющего начальства. Злые языки утверждали, что именно этим объясняется ярость его мертвецов в бою, как и неумение следовать даже простым тактическим схемам.

Роту «Дохлых Котов», одну из старейших и наиболее уважаемых в Чумном Легионе, за глаза именовали «Сворой Хромоножек». Ее тоттмейстеру как-то раз досталось осколком английского снаряда, и, хоть ногу удалось спасти лебенсмейстерам, хромота осталась с ним навсегда. Вместе с ним охромели и все его мертвецы.

Дирк уже собирался рассказать про этот забавный случай лейтенанту Крамеру, чтобы загладить впечатление от своей резкости, но не успел, потому что Крамер напрягся, подобрался, как почуявший добычу охотничий пес.

– Птица… – прошептал он, кивком головы указывая направление на густой кустарник неподалеку от края обрыва. – В кустах. Кажется, не одна.

Кустарник в самом деле шевелился, едва слышно потрескивая, и это не было шумом ветра. Кажется, им наконец начало везти. Хорошо бы там оказался выводок куропаток. Конечно, с одним ружьем много им не настрелять, но заряд дроби, выпущенный с близкого расстояния, вполне может сшибить две-три птицы сразу. Может, им даже удастся побить рекорд Юнгера, которому, кажется, тоже пока не сильно-то везло.

Сперва Дирк хотел попросить у Крамера его двустволку, больше полагаясь на свою меткость, чем на его, потом вспомнил, что архаичный «бюксфлинт» лейтенанта ему совершенно незнаком, и с тем же успехом он мог бы стрелять из самодельной аркебузы. Крамер это тоже понимал.

– Идите вперед, – сказал он, осторожно снимая свое оружие с плеча. – Пуганите этих летунов хорошенько, пусть взлетят. Тут-то я их и накрою. Кинжальный фланговый, шрапнелью. И пусть меня разжалуют в рядовые, если не сшибу хотя бы трех!

– Тогда попытайтесь не угодить в меня случайно. Мне-то ничего, но Брюннер будет очень недоволен, если ему придется вытаскивать из меня заряд дроби.

Дирк стал приближаться к кустарнику, стараясь ступать как можно тише. Это вполне ему удавалось, место здесь было относительно открытое, даже с подобием небольшой поляны. Удачное обстоятельство – больше пространства Крамеру для выстрела. Чем ближе к кустарнику он подходил, тем отчетливее слышал доносящийся из-под густых ветвей хруст. Внутри явно суетилось что-то живое и беспокойное.

«Может, кролик, – подумал Дирк, выдерживая направление таким образом, чтоб не перекрывать лейтенанту сектор огня. – Большой толстый кролик, который давно забыл про охотников». Конечно, кролик тоттмейстеру Бергеру был ни к чему, но Дирк, забывшись, представил, как здорово было бы поймать кролика и, освежевав, испечь здесь же на углях. Нежное мясо, тающее во рту, обжигающее, еще парящее сочным дымком, мягкое…Только потом он вспомнил, что крольчатины ему отведать уже не придется.

Фантомный голод – так, кажется, это называется.

Крамер терпеливо ждал, уперев приклад в плечо. Древний, как сама жизнь, инстинкт охотника заставлял его пристально вглядываться в трещащие заросли, направив ствол немного в сторону, – туда, куда, по его расчетам, должен был вспорхнуть поднятый с земли перепуганный выводок.

Дирк сделал еще несколько осторожных шагов, приблизившись к зарослям почти вплотную. И только тут почувствовал сомнение. Ему мало что было известно о куропатках, и знанием птичьего поведения он никогда не отличался. Но что-то подсказало ему, что звук, который стал отчетливым и громким, вряд ли может производить птица, пусть даже там притаилась целая стая. Что-то еще предупреждало его, что-то разлитое в воздухе, бесплотное, но настолько явное, что Дирк в сомнениях остановился, не дойдя до куста каких-нибудь пять шагов. Что-то было не так. Неправильно. Где-то была ошибка. Он ощутил, как изнутри тело выстилается тонким узором инея, предупреждая об опасности, которую он так и не успел понять.

Потом понял.

Запах. Он не заметил, когда тот изменился. Когда на смену сытному и успокаивающему аромату примятой травы и раскисшей глины пришел другой запах. Плохой, тревожный, поднимающий со дна сознания, укрытого вечной тенью, зловещие образы.

Запах разложения, острый, сладковатый и в то же время горький. Запах, который сам заползает в ноздри и укореняется там, отчего кажется, будто крошечные частицы гниющей плоти уже оказались внутри, усеяв изнутри носоглотку, рот, пищевод и желудок. Отвратительно знакомый запах. Дирку показалось, что движение в кустах внезапно стало не таким активным. Как если бы существо, ворочающееся там, вдруг напряглось, ощутив перемену в окружении.

Очень плохо.

Дирк медленно, так, чтоб даже не скрипнул ремень, положил ладонь на рукоять «Марса», удобно устроившегося в поясной кобуре. Что-то подсказывало ему, что пистолет не принесет много пользы, но рефлексы механически хвататься за оружие не оставили его и после смерти. Дирк сделал шаг назад, на всякий случай не поворачиваясь к кусту спиной. Ему отчего-то показалось, что поворачиваться никак нельзя. А еще – что чем раньше он окажется далеко отсюда, тем лучше. Он вспомнил стоящий у подножия «Мариенваген», теплый от апрельского солнца, разящий бензином и маслом, такой надежный и неприступный. И очень далекий.