Именно этому мы учились, воспитываясь у моего отца. Тогда, мы, воспитанники, имели смутное представление о выборе профессии, а пример отца был перед нами. Мы видели, как вся деревня шла к нему с вопросами, жила жизнью детского дома, а детский дом – жизнью деревни. Он был самый нужный человек, и мы думали, что это и есть педагог. Кто, например, был для нас милиционер? Человек, который прибежал к Семёну Афанасьевичу за советом. Поэтому многие воспитанники нашего детдома стали педагогами. Мы старались во всём брать с него пример. Он был атлетически сложен, великолепно играл в волейбол, городки, и мы все занимались спортом. Он был великолепный кулинар, и мы научились готовить. Он прекрасно выполнял любую крестьянскую работу, и мы сеяли, пахали, косили. А как он подметал улицы! Метла в его руках была как дирижёрская палочка в руках Светланова. И нам хотелось так же красиво гарцевать с метлой. Поэтому в выборе профессии я не сомневался. Поступил на физмат Коломенского пединститута. (По характеру я скорее лирик, но по молодости решил, что вроде неудобно парню идти на филфак – тогда в моде были физики.) Но в первую очередь я выбирал не профессию преподавателя-предметника (это тоже важно – без знания своего предмета учителю никогда не завоевать авторитет), а педагога – человека, который будет помогать детям расти. Одновременно с учёбой занимался спортом, самодеятельностью, стал мастером спорта по тяжёлой атлетике, выиграл Всесоюзный танцевальный конкурс. Как-то преподавательница физики спросила меня: «Почему ты поступил к нам, а не в театральный или физкультурный?» Не понимала она, что раз человек хочет посвятить себя воспитанию детей, он должен не только предмет знать, но и уметь многое.

Когда был директором ПТУ, постоянно работал с пацанами в мастерской. Я был директором школы в Хотьково, считавшейся одной из самых трудных, потом – в Калининграде (нынешнем Королёве). Туда я пришёл в 1970 году, как раз когда ввели обязательное среднее образование. В этой школе было 13 (!) девятых классов, причём одни мальчики. И отчислить их было нельзя, и перевести некуда. Потом возглавлял строительное ПТУ для мальчиков и девочек на 500 мест. Там был контингент!.. Трое милиционеров привозили одного подростка. Я ещё забирал в училище ребят из Крупин ской колонии Павлово-Посадского района. Не просто ребят, а главных зачинщиков всех беспорядков. Руководство колонии просило помочь, и вот я этих «орлов» брал себе в училище. Работал в институте, помогал учителям освоить великую профессию педагога-воспитателя в детдомах. В 1985–1989 годах руководил Лобненским детским домом.

Всегда в первую очередь считал себя воспитателем или учителем, а потом преподавателем. Мои воспитанники (с которыми я, как и отец, не прерываю связь) называют меня «учитель». То есть человек, который научил жить. Этим я и пытался всю жизнь заниматься.

В «Педагогической поэме» Макаренко описывает случай, когда ему пришлось просто врезать парню. Скорее это определённая безысходность человека перед подлостью, нежели усмирение распоясавшегося и ни во что его не ставящего воспитанника. Макаренко видел перед собой умного и образованного человека и свалил на него свой гнев в надежде, что он поймёт его порыв. Так и случилось, избитый Задоров (образ собирательный) не раз говорил ему спасибо. Это был не мордобой, а взрыв. В экстремальной педагогике есть метод взрыва, но именно как исключительный. Когда все традиционные методы исчерпаны, нужно сделать что-то экстраординарное. Но педагог, который наказывает ребёнка, обязан дать ему понять: я наказываю твой порок, а тебя люблю. Ребёнок разрешит себя наказать, простит наказание только тому, кому он доверяет, кого любит. Поэтому в колонии, в детском доме право наказания принадлежит только директору. Директор отвечает за всё, поэтому ему и только ему ребёнок доверит наказание. Остальным он доверяет себя любить. Попробовал бы кто из педагогов в моём присутствии (думаю, и в присутствии Макаренко) наказать воспитанника! Он может только доложить о нарушении, а меры должен принимать тот, кому дети это доверяют.

Сегодня изменилось отношение к ребёнку, больше стало безразличия, неуважения, нелюбви и даже ненависти. Многие телешоу, журнальные статьи словно говорят нам: проверь себя на прочность; в состоянии ли ты этой мерзости сопротивляться? В результате получаем пацана, который не знает, кого он ненавидит, и выплескивает свою ненависть на тех, кто рядом. Так он проявляет свой протест к тому, что его окружает. Надо задуматься. Вот, бывает, «пошлёт» ребёнок педагога подальше, тот возмущается, а я говорю: подумай, чем ты насолил ему, где прокололся как взрослый человек. Дети к нам попадают озлобленные, разуверившиеся во всём. Невозможно из такого ребёнка в один миг сделать человека, педагогу надо вести себя так, чтобы ребёнок постепенно поверил в него, стал уважать. Иметь доступ к ребёнку должен лишь тот, кто любит детей, понимает их. Не тот, кто конфеты даёт, а кто понимает его беду, его ситуацию, понимает, что эти раны необходимо лечить. А для этого надо быть твёрдым, мужественным, принципиальным, и эти принципиальность и твёрдость должны быть оправданными и понятными пацану.

Всё меньше становится людей, способных увлечь и заворожить пацана своим примером, своей жизнью. Почему уходят ребята из дома? Потому что на улице получают ответы на свои вопросы. А дома – «Отстань, папа занят». Почему-то многие отцы не понимают, что ребёнок – личность, думают, что готовиться к общению с ним не надо. Нет, дорогие мои. Болеет сын за «Спартак», так и ты, отец, сядь с ним и посмотри матч до конца. Он поймёт, что отец ему – старший товарищ. Я в 9-м классе занялся бегом, так мама моя вырезала из «Советского спорта» все статьи о лёгкой атлетике, знала по именам всех знаменитых бегунов. А в институте, когда я перешёл на тяжёлую атлетику, также вырезала все тяжелоатлетические статьи, знала всех штангистов-чемпионов. Мне с ней было интересно. А бывает: папа – профессор, закрылся в кабинете, без стука не входи, а потом хватился – пацан, то у меня вырос.

И у Макаренко, и у моего отца воспитывались дети и высокопоставленных родителей… Чиновники думали, раз они всем нужны, то своим детям и подавно.

По своему опыту работы в школах скажу: дети рабочих были гораздо менее брошенные, чем дети крупных начальников. Даже если папа выпивал, он шёл с сыном в гараж и разбирал-собирал весь автомобиль. И пусть кто посмеет после этого Петьке сказать, что его папа пьяница. Для Петьки папа – золотые руки. Почему в деревне воспитание лучше, чем в городе? Потому что ребёнок видит, как работают родители: папа на тракторе, потом накосил, что-то прибил, мама на огороде. А в городе папа за забором, и даже если на доске почёта висит, сын этой доски не видит. На домашнее же общение с ребёнком у многих времени нет. Доходит до того, что отец говорит: «Иди у мамы спроси, можно ли купить». А ты, мужик, на что?

Если поездить по России, то можно увидеть много замечательных педагогов. А какие у нас есть прекрасные детские дома, интернаты. И педагоги там не плачут, не стонут, но счастливы, что приносят пользу. Сегодня модно ругать детские дома. Конечно, это позор, что в мирное время их больше, чем после войны. Но они сегодня необходимы, не будет детских домов, мы вообще пропадём. Другое дело, что, как есть плохие отцы, так и в некоторых детских домах есть целые коллективы, не умеющие и не любящие работать. Так не детский дом закрывать надо, а таких горе-педагогов гнать в шею. И государству, наконец, пора задуматься, что оно сотворило с детством. Задуматься и принять меры.