Доктор Егер жила почти рядом с той археологической экспозицией, по которой я бродила утром. Похоже, она всю жизнь провела в одном и том же маленьком доме в лесу, и войти в этот дом представлялось мне необычной и большой честью.

– Ищите длинную боковую дорогу, ведущую к какой-то заброшенной ферме, – объяснил мне Феликс. – Езжайте по ней до самого конца и там остановитесь. Оттуда начинается тропа. Я ее никогда не видел, но доктор мне именно так сказала.

Я остановила машину там, где было велено, и дальше пошла пешком в лес, начинавшийся за ней. Когда я шагала по крутой грязной дорожке, ежась под моросящим дождем и перепрыгивая через небольшие ручейки воды, извивавшиеся среди неровностей почвы, мне пришло голову, что эта поросшая лесом линия холмов почти наверняка и была тем местом, где германские племена остановили нашествие римских легионеров, заманив их в ловушку возле огромного болота внизу.

Некоторые исторические источники утверждали, что через несколько лет после столь сокрушительного поражения Рим отправил в эти края другую армию, чтобы отыскать священные стяги с орлами, принадлежавшие погибшим легионам, и, если удастся, восстановить истинные события, произошедшие здесь. Если верить римскому историку Тациту, даже самые закаленные солдаты, участвовавшие в этом походе, пришли в ужас от того, что нашли, потому что лес, окружавший поле давней битвы, словно превратился в некий памятник смерти и уничтожения. Горы человеческих костей лежали на земле, а отделенные от скелетов черепа были прибиты к деревьям, возможно в процессе каких-то религиозных ритуалов или, может быть, как предупреждение тем, кто в будущем попытается вторгнуться в эти земли.

Шагая теперь через этот лес, я по-прежнему не могла избавиться от ощущения, что за мной кто-то наблюдает, а потому без труда понимала опасения римских солдат в давние времена и посочувствовала им. Внизу, рядом с музеем, ели выглядели мрачными и растрепанными, но здесь, наверху, лес был зрелым, величественным и пугал уже совсем по-другому. Колоссальные вековые сосны стояли очень близко друг к другу, окутанные туманом; несмотря на мерзкую погоду, они источали безмолвную торжественность, и это заставляло меня ощутить, что эти деревья в свое время видели слишком много жестокости и давным-давно научились хранить молчание. Даже в три часа дня здесь возникало некое потустороннее чувство, от которого становилось куда холоднее, чем от дождя.

Когда я наконец отыскала дом доктора Егер – скромный коттедж из плитняка, устроившийся на небольшой поляне и окруженный зарослями сорняков, – была уже четверть четвертого. Хотя предположительно я должна была идти от машины через лес минут пять, на деле дорога заняла более двадцати минут, и, прежде чем постучать в дверь из грубо отесанных досок, я решила, что должна уехать отсюда задолго до заката, чтобы не пришлось добираться до машины в полной темноте.

– Прошу, прошу! – Маленькая пожилая женщина приветствовала меня с широкой улыбкой. – Входите! Я как раз готовлю пряники! – Вытерев руки о коричневые вельветовые брюки, доктор закрыла за мной дверь и поспешила вернуться в кухню, как будто там уже что-то горело. – Не снимайте туфли! Пол очень холодный.

До этого момента я держала в голове заверения мистера Телемакоса на тот счет, что женщина, с которой я собиралась встретиться, «знает куда больше, чем может показаться». И как следствие, я почти представляла себе доктора Егер как оторванную от жизни амазонку и даже умудрилась вообразить что-то вроде шестифутового боевого топора, предназначенного для того, чтобы раз и навсегда меня остановить. А теперь мне хотелось посмеяться над собственными страхами. Несмотря на то что доктор Егер выглядела подтянутой и энергичной, она вряд ли могла произвести впечатление человека, который в свободное время стал бы охотиться на таких людей, как Алекс Резник.

Повесив промокшую куртку на вешалку, сооруженную из оленьего рога, я вошла в гостиную и огляделась по сторонам. Дом явно был очень старым, с неровными каменными стенами и беленным мелом потолком, который поддерживали деревянные балки. Все свободное пространство занимали разные части животных; стены были сплошь увешаны охотничьими трофеями – головы оленей, диких кабанов и даже медведей смотрели на меня настороженными стеклянными глазами, а все стулья и кресла были покрыты шкурами и выделанными кожами. Одно из кресел, стоявшее перед открытым очагом, укрывала темно-коричневая шкура медведя с лапами и когтями.

– Чьи это трофеи? – спросила я, когда доктор Егер вошла в гостиную с кофейным подносом.

Она весело рассмеялась и поставила поднос на каменный край очага.

– Охота – дело семейное. По крайней мере, всегда так было. В наших местах теперь нет медведей. – Она выпрямилась и посмотрела на стену. – Некоторые трофеи очень старые. Мне бы, наверное, следовало их выбросить. Но… – Она пожала плечами и разлила кофе по чашкам. – Они составляют мне компанию.

Радуясь открытому огню, я последовала примеру хозяйки и уселась в одно из кресел перед очагом, чтобы видеть пылающие поленья, и поставила ноги на теплый каменный выступ в нижней части очага.

– Попробуйте мои пряники, – предложила доктор Егер, протягивая мне тарелку с печеньем. – Это традиционное рождественское угощение, и я пеку их сейчас, чтобы они достигли кондиции к празднику. – Она улыбнулась с видом заговорщицы, и на ее щеках появились девичьи ямочки. – По правде говоря, я их пеку круглый год. Только никому об этом не говорите!

Мы немножко поболтали об этих перченых печеньях, а потом наконец доктор Егер хлопнула в ладоши и сказала:

– Итак, вы приехали в Калькризе из-за браслета. Расскажите, где вы о нем слышали?

Я поборола искушение выложить чистую правду, потому что тогда мне пришлось бы упомянуть мистера Телемакоса, который – по его собственному признанию – был персоной нон грата в музейном мире Германии… И в итоге просто сказала:

– Я точно не помню. Судя по всему, два похожих браслета были найдены в Турции. И так уж получилось, что у меня тоже такой есть. – Я показала доктору Егер шакала на своем запястье.

Она наклонилась поближе, явно заинтересованная:

– Выглядит как бронзовый… Как интересно! Тот браслет, что хранился здесь, у нас, был железным. – Видя мое удивление, она уклончиво покачала головой и откинулась на спинку кресла, набросив себе на ноги шаль. – Его носила женщина, утонувшая в большом болоте примерно две тысячи лет назад. Когда мы ее нашли во время раскопок, то предположили, что она участвовала в битве в Тевтобургском лесу, но нам никто не поверил. Женщины не принимали участия в войне, твердили мои коллеги, ученые мужи. Женщины были добычей, но не воинами. Однако мне было совершенно ясно, что череп той женщины рассекли острым лезвием. А еще ее уплотненный позвоночник и согнутый копчик говорили о том, что основную часть жизни она провела в седле, да еще под ней лежали семь наконечников стрел… – Доктор Егер жестом показала, где именно они лежали. – Это заставляет предположить, что она носила колчан со стрелами. Более того, у нее имелись усталостные переломы костей, зажившие еще при жизни, – переломы, которые возникают при очень суровых физических нагрузках. Конечно, все соглашались с тем, что наши выводы верны, пока мы не сообщили, что скелет принадлежит не мужчине, а женщине. Археологи всегда считают или, по крайней мере, привыкли считать, что скелеты, найденные вместе с оружием, принадлежат мужчинам. Им никогда даже в голову не пришло бы исследовать этот вопрос, и, вообще-то, иной раз на самом деле трудно увидеть разницу…