Вот и все, а остальное, как говорится, приложится, – однако, осознав тут же всю смехотворность задачи, возложенной на Бога, вам ничего другого не останется, как, закрыв лицо руками, попросить у Него прощения… и все-таки, готов поспорить на что угодно, вы останетесь при своей просьбе, потому что ничего другого у вас за душой нет.

Триумф взаимного неприятия. – Если действительно единственным настоящим преимуществом человеческого старения – и конечно же в мужском его варианте – является неуклонный рост самосознания, тогда как все прочие аспекты возраста неизбежно обнаруживают прогрессирующий перевес страданий над радостями, и если в так называемом «идеальном браке» концепция старения как торжества внутреннего роста сознания празднует свою величайшую победу – на то этот брак и «идеальный», что в нем духовное начало все больше отдаляется от чувственного, без того чтобы презирать или унижать его, и без того чтобы естественное ослабление чувственного начала отравляло супругов тонким ядом несбывающихся тайных желаний, – тогда естественно и закономерно, что стареющий мужчина, удосужившийся столь «идеального брака» вкупе с идущим с ним рука об руку ростом самосознания, глядя на окружающих его, как цветы на лугу, молодых и интересных женщин – кто посмеет не сознаться в этом? – невольно переносит на них свой так удачно свершившийся духовный опыт.

То есть он уже при всем желании иногда не до конца в состоянии понять, как можно всерьез и на протяжении долгого времени уделять столько внимания, а тем более сходить с ума от того бесконечного множества телесных компонентов, а также тесно сопряженных с ними психологических и бытовых нюансов, из которых состоит по сути любая молодая интересная женщина, кроме которых она пока ничего другого о себе не знает, и культ которых она как само собой разумеющееся требует от увлекшегося ею мужчины.

Но что же происходит дальше? наш стареющий мужчина, сподобившийся достичь высокого уровня развития, выделяет для себя три основных компонента, взятых из его «идеального брака», и это, во-первых, возможность любить женщину, в том числе и всю жизнь, во-вторых, готовность иметь с нею детей, и в-третьих и главное, желание вступать с нею снова и снова в интимную связь.

И вот эти всего лишь три составные части его истории любви (об остальных он просто забыл) он один к одному переносит на чужую и постороннюю женщину из толпы, – все же остальное, то есть тысячи и тысячи мелочей в ней как бытового, так и сексуального порядка (которые в той или иной степени определяли также и его прежнюю жизнь), начинают производить на него вдруг непонятное, отчуждающее, странное и немного страшное впечатление, напоминая тонкую, незаметную на первый взгляд, но тем более смертельно опасную паутину для любого истинно духовного начала, в которой последнее неизбежно рано или поздно запутается и будет заживо пожрано безжалостным женским естеством.

И наш герой удивляется и радуется тому, что ему в свое время удалось не попасть в паутину, а свою «идеальную» супругу он сравнивает уже не с пауком, свившим филигранную паутину любви и брака, но с бабочкой, в блаженном и легком полете с которой он провел многие десятилетия.

Надо ли говорить, что и наша посторонняя женщина безукоризненно и «с листа» прочитывает этот проницательный взгляд со стороны? она угадывает и подлинную, общечеловеческую – и мужскую по стилю – духовность, сквозящую в нем, но она безошибочно фиксирует в нем и некую субтильную чувственность, которой по-хорошему здесь не место, которой стыдится в глубине души сам мужчина, и которая тоже коренится в его мужской природе.

И вот наша героиня из толпы инстинктивно не приемлет соединение того, что вообще по-хорошему не имеет права соединяться, то есть чувственность и духовность: она при этом всего лишь поневоле играет роль некоей безошибочной – поскольку эстетической – и быть может поэтому чуть больше, чем просто земной, великой и загадочной Инстанции, от которого не ускользает ни единая мелочь.

И потому чужой и непонятно откуда взявшийся мужской взгляд, запечатлевший на миг сие противоестественное сочетание, неприятен и враждебен ей как никакой другой.

Разбор по пунктам. – Во-первых, люди испокон веков склонны связывать себя отношением, в основе которого по самой его внутренней природе должна лежать любовь, а все прочие компоненты: такие как нежность, забота, дружба, взаимное доверие, ответственность за воспитание детей и даже сексуальная жизнь, – они как бы живут подобно листьям и ветвям высокого раскидистого дерева, питаясь соками единого ствола, и ствол этот – любовь, так что когда любовь проходит, корни дерева засыхают, и гибнет его прекрасная крона.

Во-вторых, при этом обычно происходит так, что мужчина и женщина по любви вступают в связь, и от этой связи у них рождаются дети, но спустя некоторое время их любовь не то что бы окончательно пропадает, но как бы рассеивается, подобно свету или туману, и наступает момент, когда почти уже невозможно говорить друг другу ласковые слова, дарить ласковые взгляды, а тем более обмениваться телесными ласками.

И тогда, в-третьих, мужчина и женщина должны расстаться.

Но если, в-четвертых, по тем или иным причинам они это не могут или очень не хотят сделать, и в то же время вынуждены «сохранять приличие», в образе их поведения неизбежно появляются черты того холодного спокойствия и ритуального, лишенного теплоты и жизни достоинства, которое на первый взгляд напоминает сатанинское таинство умерщвленной любви, однако при более внимательном рассмотрении – учитывая историю их любви, учитывая слабую и непостоянную человеческую природу, учитывая также характер самой любви, зависимый от множества факторов и преходящий, – итак, учитывая все это, оно (достоинство) обнаруживает куда более глубокое сходство с возвышенным обликом умершего лица, прежде чем началось разложение тела.

Потому что смерть, в-пятых, бесконечно выше, глубже и значительней дьявола.

Так что, в-шестых, только необъяснимое и постоянное внутреннее озлобление потерявшего любовь к своей жене мужчины искусственно заменяет самое глубокое в бытийственном отношении таинство умирания и смерти на куда менее глубокую, зато в художественном плане иногда более выразительную – так драма у нас на глазах кастрирует эпос! – мистерию соучастия сатаны.

А ведь положа руку на сердце – и это в-седьмых – пока мы вполне счастливы с женщиной, мы ничего общего с каким бы то ни было таинством не ощущаем, зато когда нашему счастью приходит конец, что-то похожее на предвечный ритуальный обряд Потери как таковой и Страдания как такового, действительно, мы испытываем, – есть над чем задуматься, не правда ли?

В том плане, в-восьмых, что если смерть выше сатаны, то и жизнь должна быть по большому счету выше Бога – всего лишь элементарная логика.

А если, в-девятых, мы с этим до конца не можем согласиться – и по праву – то только потому, что в глубине души предчувствуем, что наши представления о Боге столь же поверхностны, относительны и несовершенны, как и представления о Его (предполагаемом) антиподе.

Архитектура греховности