Сцена пятая, предостерегающая, что если жена в присутствии мужа заводит отвлеченный разговор о предохранительных средствах и одновременно с безумным от чрезмерной серьезности взглядом спрашивает, любит ли он ее, то это значит, что она в любую минуту готова совершить адюльтер, – кульминация и развязка.

Сцена шестая, где супруги иногда провоцируют ссору, чтобы достичь, наконец, дна супружеской слякоти, ибо тогда уже не может быть хуже, а может быть только лучше: иными словами, как родинка притягивает губительные для организма вещества и тем самым играет положительную роль, так полуразрушенная семья должна сохранять некоторый элемент сознательной дисгармонии, чтобы продлить свое существование, – в эти последние и считанные дни неподдельный гневный блеск в глазах во время бесконечных пустяковых ссор, а также неумеренное сострадание к самим себе, невольно делают супругов немного схожими с императором Нероном, когда тот в предверие вынужденного самоубийства воскликнул: «Какой великий артист умирает!», – предсмертная агония.

Сцена седьмая и последняя, где более-менее благополучно – то есть без лишних склок и уж тем более без ненависти – разошедшиеся супруги, начав раздельную жизнь и постепенно осознав, что судьба их друг для друга вовсе не предназначила, а значит и подлинной ревности между ними быть не может, постепенно сближаются все теснее на сугубо дружеской основе, чаще встречаются в кафе, обсуждают житие-бытие общего ребенка, и все-таки иногда осторожно заводят разговор о самом для них деликатном, болезненном и главном: «Ну а как там у тебя с твоим новым партнером?», – и вот если оказывается, что «не очень» или «так как-то все», то начинают сыпаться дельные советы, тотчас образуется теплая атмосфера искреннего (и внутренне очень приятного) сочувствия, и прямо-таки не хочется расставаться, а вот если вдруг один из них повстречал большую любовь и взаимная гармония нового отношения растет с каждым днем как падающий с горы снежный ком, да, вот тогда уже следуют совсем иные рекомендации: «поостеречься, осмотреться прежде, не лезть на рожон» и тому подобное, вот тогда уже выскакивают откуда ни возьмись неожиданные подколы насчет будущего избранника или избранницы, и вот тогда уже, если визави не прислушивается (а как правило так именно и происходит), с таким трудом подлечившаяся и окрепшая дружба между былыми супругами идет к черту.

А подайте-ка нам что-нибудь из Гете. – Извольте: в каком-нибудь мюнхенском пивном садике, летом и в душный полдень, – жена незаметно указывает мужу на упавший на скатерть пучок кислой капусты, муж деликатно оглядывается, успокоительно гладит руку жены, что-то говорит ей с улыбкой, и после этого с независимым видом продолжает поедание сосисок, причем во взгляде его невольно проскальзывает та скромная и теплая благодарность, которая лучше нажитого дома, скопленных денег и даже славно выпущенных в жизнь детей показывает, что многолетнее их супружество было не только не напрасно, но состоялось самым лучшим образом, – если это не потомство Филемона и Бавкиды, то что же тогда?

Мужчина и женщина. – Когда в мюнхенском метро я вижу жалкого пьяницу, который и двух слов связать не может, и сам не знает, чего он хочет, но мычаньем силится задать соседу какой-то вопрос, а сосед, судя по всему, иностранец из мусульманских краев, всерьез отвечает ему, и заводит с ним разговор как с равным, беспокоится о нем, спрашивает, куда он едет и где должен выходить, а потом, сам выходя, дает наставление своему соседу, чтобы тот проконтролировал дальнейшее путешествие пьяницы, – короче говоря, когда я вижу в глазах иностранца это самое простое, естественное и вместе глубоко человеческое отношение к тому, кто на данный момент не обязательно его заслужил, – право, христианский проповедник не выказал бы лучшего образца любви к ближнему, – и в то же время вижу, как все решительно женщины в вагоне, и прежде всего молодые и интересные, как по команде отворачиваются от пьяницы, или делают вид, что его не замечают, и так они всегда поступали, насколько я припоминаю и обобщаю свой жизненный опыт, а значит, и будут поступать в будущем, – итак, когда я вижу воочию эту вопиющую разницу в отношении к потерявшему слегка человеческий облик собрату мужчины и женщины, я поневоле вынужден припомнить петровскую пословицу: «Курица не птица, прапорщик не офицер, женщина не человек».

Последнее категорическое отрицание здесь поднимается даже до уровня истинно философического, – ибо в чем еще проявляется природа человека, как не в сочувствии к падшим мира сего, причем сочувствии не поучительном, сострадательном, отчужденном или высокомерном, а сочувствии, ничем совершенно не отличающемся от обыкновенного теплого дружественного общечеловеческого контакта?

И вот мужчины – пусть не все, но очень многие – к такому контакту способны, а женщины в подавляющем числе своем – нет: но почему женщины инстинктивно сторонятся людей, непоправимо нарушивших грань приличия и вышедших за пределы принятых в обществе этических норм? потому что разного рода изгои и отщепенцы и не в последнюю очередь просто пьяницы, оскорбив законы этики, задели тем самым и незримые, с этикой тайно связанные, но этикой не далеко исчерпывающиеся, эстетические каноны.

А вот с последними женщина уже связана своей половой, то есть насквозь игровой природой, а значит и самой пуповинной связью, тогда как у мужчины соединение человеческой и половой природ не такое крепкое и органичное, как у женщины, – его метко характеризует высокая антиномия неслиянности и нераздельности: давно узурпированная христианством, эта антиномия уходит своими корнями в человеческое бытие, но все-таки ближе к мужскому бытию, чем к женскому, – недаром христианство насквозь мужская религия.

Гносеологию ее можно иногда наблюдать в мюнхенском метро.

Страшный суд. – Встретив иной раз в толпе внимательный, но по-женски равнодушный и даже в чем-то осуждающий взгляд заинтересовавшей вас – не слишком, но слегка – женщины, вы вдруг с театральным ужасом догадываетесь, что все то, что не заметила в вас та анонимная женщина из толпы или, еще хуже, чем она сознательно в вас пренебрегла, – оно не есть нечто субъективное и пристрастное, но воистину в вас самих вечно присутствующее, а пожалуй и составляющее зерно вашего характера.

И более того, если вы начнете копать глубже, то поймете, что это именно то самое, что больше всего не нравится в вас вашей собственной жене, что особенно раздражает ее в критические моменты вашего отношения, ну а если вы сделаете еще один и последний шаг в этом направлении, то наверняка догадаетесь, что мгновенно увиденное в вас со стороны чужим человеком есть также то самое, что с тайным ожесточением отвергаете в себе вы сами.

И вот тогда, учитывая, что, несмотря на все другие и лучшие качества, увиденные в вас вашей супругой (за которые она вас и полюбила), та женщина в толпе никогда о вас своего первого мнения, измеренного одним-единственным взглядом, не изменит (даже если она бы узнала о вас все то, что знает ваша жена), учитывая, далее, что обе оценки – той женщины и вашей жены – в смысле объективного наличия положительных и отрицательных качеств в вас приблизительно равноценны и вам просто повезло, что вы встретили вашего адвоката вместо вашего прокурора, и учитывая, наконец, то страшное сходство, которое не однажды сквозило в глазах вашей первой и разошедшейся с вами супруги, – вот они, те самые всплывающие вдруг из жизни детали, в которых в самом буквальном смысле сидит черт! – итак, учитывая все это, вы отныне не сможете не просить Бога только о том, чтобы Он, когда придет решающий час, посмотрел на вас просто глазами второй (!) вашей жены и ни в коем случае не глазами той женщины из толпы и уж тем более не глазами вашей первой супруги.