Если бы Камилло Кавур прожил всего на десять лет больше, он увидел бы, как последние две части пазла, который представляла собой территория Италии, очутились на своих местах. Что касается Рима, то папа Пий не уступал ни на йоту, ссылаясь на то, что в глазах всего католического мира он является правителем Папской области и клятва, произнесенная им при принятии сана, обязывает его передать эти земли своему преемнику. Напротив, Наполеон III постепенно все больше склонялся к тому, чтобы провести переговоры; по условиям документа, подписанного 15 сентября 1864 года и названного Сентябрьской конвенцией, он соглашался вывести свои войска из Рима в течение двух лет. Со своей стороны вновь созданное Итальянское королевство обещало гарантировать защиту Папской области против любого нападения и выражало согласие на перенос столицы из Турина во Флоренцию в течение шести месяцев. Конвенция, которая должна была оставаться в силе шесть лет, не улучшила перспективы включения Рима в новое Итальянское государство, но все же казалось, что она, по крайней мере временно, гарантирует status quo. С другой стороны, положив конец пятнадцати годам французской оккупации, она подготовила почву для новых шагов, какими бы они ни были; заморозив ситуацию в Риме, она позволила правительству обратиться к решению другого вопроса, в то время имевшего первоочередное значение: речь шла о возвращении Венето.

Но в тот момент, благодаря удаче, внезапно появился dens ex machina, бог из машины, которому суждено было фактически, если можно так выразиться, бросить обе желанные для Италии территории прямо к ней в подол. Благосклонная судьба приняла в высшей степени неожиданный образ прусского канцлера Отто фон Бисмарка, который в то время успешно воплощал в жизнь замысел объединения всех германских государств в целостную империю. Единственной помехой оставалась Австрия. Вследствие этого Бисмарк предложил Виктору Эммануилу военный союз: Австрия будет атакована одновременно с двух сторон, Пруссией — с севера, Италией — с запада. В случае победы наградой Италии станет Венето. Король согласился; не нашлось возражений и у Наполеона III. Подписание договора состоялось 8 апреля 1866 года, и 15 июня началась война. Через шесть недель она завершилась: ее исход определило одно-единственное сражение. Оно произошло при Садове, примерно в 65 милях к северо-востоку от Праги, и в ней приняло участие самое большое количество войск — около трети миллиона человек, — когда-либо собиравшееся на европейских полях сражений (разумеется, на тот момент). Пруссия одержала полную победу, и договор, подписанный в должном порядке, обеспечил передачу Итальянскому королевству Венето. Передача территорий подкреплялась плебисцитом, результат которого был предсказуем заранее. Венеция наконец стала итальянским городом, и Италия приобрела новый порт в Северной Адриатике, значение которого невозможно было переоценить.

Теперь дело оставалось лишь за Римом.

* * *

8 декабря 1864 года папа Пий опубликовал энциклику «Quanta cura». Поводом для нее стала речь, произнесенная либералом графом Шарлем де Монталамбером на Католическом конгрессе, состоявшемся в предыдущем году в бельгийском городе Мехельне. Пришло время, заявил Монталамбер, отправить на свалку истории уходящий корнями в глубь веков союз трона и алтаря, ныне представлявший собой лишь пустую формальность. Вместо этого он призвал изменить взгляд на церковь. Давайте примем новые, демократические принципы, покончим с Индексом запрещенных инквизицией книг и другими репрессивными институтами и откроем путь к свободным дискуссиям. С точки зрения Пия, слова графа могли иметь весьма опасные последствия. Монталамбер и архиепископ Мехельнский получили от него письма со строгим выговором, и началась работа над энцикликой; когда она вышла в свет, к ней оказался приложен так называемый Список заблуждений (так называемый Syllabus[313]). Именно этот документ — в большей степени, чем сама энциклика — вызвал всеобщий ужас: он представлял собой список не менее чем из восьмидесяти предложений, осуждавшихся папой. Некоторые не вызывали споров, но другие повергли верующих в состояние шока. Неужели папа и впрямь считает, что лицам, не принадлежащим к католической церкви, но живущим в католических странах, следует запретить исповедовать их религию? Неужели он всерьез осуждает мысль о том, что «римский понтифик может и должен примириться с идеями прогресса, либерализма и новейшими достижениями цивилизации»?

Пий IX не утратил своего добродушия и обаяния, живой улыбки, и чувство юмора по-прежнему не покидало его. Но все ясно увидели, что папа решил оказать поддержку одному из самых реакционных, нетерпимых и агрессивных движений в истории церкви, и доказательство (если в нем еще кто-то нуждался) было неоспоримым. Для ультрамонтанистов (как их впоследствии стали называть) папа являлся абсолютным владыкой, вождем, неспособным на ошибку; лидерство его принималось без каких бы то ни было оговорок. Не допускалось никаких дискуссий, ни даже намека на возможность двух точек зрения на тот или иной вопрос. Над римским католичеством нависла опасность перерождения в нечто напоминающее полицейский режим, с отсутствием свобод и разгулом фанатизма. Как с отвращением писал принявший англиканство Джон Генри Ньюман, «мы ушли в себя, сузили круг общения, дрожим, вспоминая о свободомыслии, и говорим на языке смятения и отчаяния о том, что нас ждет». Неудивительно, что представитель Британии в Риме Одо Рассел писал в донесении своему правительству, что папа «претендует на безграничное господство и полный контроль над телами и душами всех людей» и что он оказался «во главе гигантского церковного заговора против принципов, лежащих в основе современного общества». «Либерально настроенные католики, — писал он, — более не могут возвысить голос в ее (церкви. — Дж.Н.) защиту, не будучи обвинены в ереси».

Вскоре волна протеста прокатилась по Европе. Во Франции Syllabus запретили, в Неаполе — публично сожгли; Дюпенлу, епископ Орлеанский, писал, что «если нам не удастся сдержать безумие, исходящее из Рима, на ближайшие пятьдесят лет церковь в Европе прекратит свое существование». Папа Пий, однако, был непреклонен. Фактически заткнув рот оппозиции, он созвал Общий собор церкви, вошедший в историю под названием Первого Ватиканского собора и открывшийся 8 декабря 1869 года в соборе Святого Петра.

Он стал самым большим по числу участников за все время существования церкви: на нем присутствовало почти 700 епископов с пяти континентов (120 из них говорили по-английски). (Их оказалось бы еще больше, если бы католические епископы из России получили разрешение посетить его.) Согласно общему решению, слушания касались двух тем: веры и церкви. Установления веры, выработанные участниками, официально выражали сожаление в отношении пантеизма, материализма, имевших место на тот момент, и проблем почти не вызвали. С установлениями церкви оказалось связано куда больше каверзных вопросов. Изначально догмат о непогрешимости папы не рассматривался как главный вопрос, но по мере того как собор продолжал работу, он постепенно приобрел первостепенное значение. Дебаты оказались горячими и продолжительными, и формулировка, принятая в конце концов большинством в 533 голоса против двух (но при множестве воздержавшихся), разочаровала сторонников крайностей. Она подтверждала непогрешимость римского понтифика; его определения «не допускают изменений сами по себе, а не потому, что так судила церковь». Однако непогрешимость его ограничивалась лишь теми случаями, когда он «говорит ех cathedra, то есть выполняя свою обязанность Пастыря и Учителя всех христиан, в силу своей высшей апостольской власти определяет доктрину вероучения и морали, кою должна воплощать в жизнь Вселенская церковь».