– Нехорошо это – возвращаться в то же место.

– При мне моя аура.

– Твоя аура распространяется на несколько метров от тебя? Не может аура обтягивать, как шелковый чулок.

– Нет, может. Обтягивает сильнее, чем шелковый чулок. С аурой все просто. Рядом с тобой человека может разнести в клочья, а ты сам остаешься цел и невредим. Извини. И есть еще кое-что, о чем стоит беспокоиться, если у тебя нет ауры.

– И о чем же?

– У нас нет артиллерии. И пулеметов тоже. Нет мортир, гранат и сигнальных ракет. Только по четыре обоймы на каждую винтовку.

– А что может произойти между сегодня и завтра? – спросил Алессандро.

– Могут атаковать.

– Но окопы… Мы в резерве. Ты же не думаешь, что сегодня вечером они поднимутся из окопов?

– В горах окопы неглубокие и не защищают как должно. Поэтому мы здесь, чтобы рвануть вперед, если австрийская оборона даст слабину, или сдержать врага, если он прорвет нашу оборону, позволить выдвинуться вперед стратегическим резервам, расположенным в нашем тылу. На западном краю леса мы в наиболее опасном положении. Нам нужна артиллерия. Ее следовало подвезти до нашего прихода сюда.

– И такое случалось? – спросил Алессандро. – Они добирались до этого лагеря?

Миланец с жалостью посмотрел на Алессандро.

– Раньше это случалось дважды в неделю.

Другие солдаты начали заходить в палатку. Стряхивали с себя снег, доставали одеяла, дрожа, ложились под них в сумрачном свете второй половины дня. Пока солдаты спали, все больше облаков наплывало из-за гор, ползло по сосновому лесу, смешиваясь с дымом затухающих костров. В этой части леса часовых не выставляли. Хотя вражеские позиции находились близко, их отделяли от палаток бригады десятки тысяч солдат других частей. Снег падал на парусину и соскальзывал с нее, облака стали такими черными, что, казалось, наступил вечер.

* * *

Алессандро проснулся в пять вечера, ледяной дождь барабанил по палатке, словно вода, прорвавшая дамбу. Алессандро чувствовал себя больным. Не замерз, отдохнул, не промок, не ощущал усталости, но тем не менее словно заболел тифом. Тело отказывалось двигаться, сил не было, и он весь горел.

Лекарство в таких случаях предлагалось одно: встать с койки и походить. Чашка чая, несколько глубоких вдохов, разговор, может, какая-то работа сделали бы свое дело. В палатке он был один. Надел высокие ботинки, сложил одеяло и поплелся к выходу из палатки. Как только вышел на свежий воздух, ему немного полегчало, но оставалась слабость и кружилась голова.

В центре большой поляны, вокруг которой квартировала бригада, пылал огромный костер, на полянах поменьше дымили батальонные кухни. И в какую бы сторону он ни посмотрел, везде видел темный лес и множество костров, горевших как близко, так и далеко. Заснеженный лабиринт деревьев и костры создавали ощущение то ли ада, то ли летней ночи в полях, над которыми кружатся светляки. Половина солдат куталась в одеяла, но Алессандро знал, что это ошибка: одеяла промокнут и запачкаются.

Пахучий дым не отличался от тумана ничем, за исключением того, что туман – на самом деле низкое облако – оставлял после себя влагу, которая блестела при свете костра, а дым – запах, который каждому солдату предстояло помнить до конца его дней. Вьючные мулы, стоявшие неподалеку, били копытами и ржали. Солдаты других бригад проходили по лагерю, направляясь к своим палаткам или от них, к окопам, к штабу, к дороге.

Огромный костер окружали люди, которые медленно поворачивались, чтобы согреться. Все места в первом ряду были заняты и ревностно охранялись. Оставались только проходы: по ним подносили сосновые поленья, такие тяжелые, что нести их приходилось как крест.

Алессандро уже отчаялся найти миланца в полутьме и тумане среди полутора тысяч людей, одетых в военную форму – половина еще и куталась в одеяла, – поэтому направился к палатке за миской и кружкой.

Когда положил руку на приклад винтовки, чтобы она не зацепилась за полог, услышал басовитый грохот, который в последний раз долетал до его ушей чуть ли не год назад, но все равно знакомый и ужасный звук. Ночь осветилась вспышками разрывов. Десятки орудий стреляли одновременно. Он знал, что летят снаряды в его сторону, чувствовал, как разрывы отдаются в груди – глухие металлические удары, нечто среднее между громом, цимбалами и бомбами, – и увидел, как свет врывается в палатку, словно обстрел предназначался для того, чтобы на армейской парусине запрыгали тени.

Младшие офицеры уже бежали по извилистым дорожкам, проложенным в лесу. Вскоре по ним потянулись цепочки солдат. Многие даже не успели зашнуровать ботинки, но, возглавляемые офицерами, куда-то спешили по утрамбованному снегу.

Офицеры бригады Алессандро отсутствовали: их вызвали на инструктаж в штаб, а сержанты и унтер-офицеры хорошо понимали, что люди плохо вооружены. Да и не могли они бросить в бой солдат только что сформированной бригады, если никто не знал в лицо своего сержанта, и не существовало плаца, где они могли познакомиться и притереться друг другу. В результате все суетились, и никто не знал, что делать.

В палатку вернулся миланец.

– Не лучшее время для боя. – Он завернулся в одеяло.

– Почему? – спросил Алессандро. В темноте он уже не видел миланца, только слышал чуть приглушенный голос.

– Моя мама будет заводить часы завтра, а мне не нравится сражаться, когда часы заведены не полностью.

– Не волнуйся, – задумчиво сказал Алессандро. Большие хлопья снега падали, точно вулканический пепел.

– И пушки. Никогда не слышал так много пушек.

– В некоторых секторах на Изонцо, – прокомментировал Алессандро, все еще стоя на коленях, – собирали тысячи орудий.

– Послушай, – продолжил миланец, – сейчас австрийцы прорывают оборону, и они всегда добираются до леса. К этому времени они звереют, а у меня только двадцать патронов. У всех нас по двадцать патронов, а я успеваю выстрелить тридцать раз, прежде чем они начинают отступать. И что мы будем делать, когда патроны кончатся? Опять же, не люблю сражаться в тумане. Со звездами еще терпимо, в холодном воздухе они сходят с ума. Такие яркие, прыгают точно блохи, горят как магний. Если тебя убивают в такую ночь, ты сразу отправляешься на небеса.

– Сколько доберется до леса?

– Все, кого не убьют на поле и на гребне. Они никак не могут смириться, что этот лес наш и защищает от артиллерии. Это так глупо. Просто безумие. До атаки меньше часа. Поспи, и когда пушки замолчат, проснешься бодрым.

– Как ты можешь спать?

– Я думаю о девушке, с которой познакомился в университете. Не было шанса с ней закрутить, хотя я был одним из тех, для кого она создана, да и ее создали для меня. Она вышла замуж за другого. Думая о ее лице, я сразу засыпаю, потому что она такая красивая, и я так ее люблю, что грусть выталкивает меня из реальности в сон.