«Но, — сказал себе Цицерон, когда наконец поднялся по бесконечным ступеням на Палатин, — я не должен мириться с этим. Я не должен позволить Цезарю или кому-нибудь еще считать меня сломленным человеком. Я спас отечество. И я буду утверждать это, пока не умру! Жизнь продолжается. Я буду вести себя так, словно ничто мне не угрожает. Даже думать об этом не стану».

Итак, на следующий день Цицерон весело приветствовал Катула на Форуме. Они пришли туда посмотреть на первое собрание новых плебейских трибунов.

— Благодарю всех богов за Целера! — произнес он, улыбаясь.

— Интересно, — проговорил Катул, — Целер спустил красный флаг по собственной инициативе или Цезарь приказал ему сделать это?

— Цезарь приказал? — тупо переспросил Цицерон.

— Соображай, Цицерон! Соображай! В намерения Цезаря вовсе не входило предавать Рабирия казни. Это испортило бы сладкую победу. — Катул, осунувшийся и усталый, выглядел очень больным и очень старым. — Я боюсь! Цезарь — как Улисс, его жизненная энергия так сильна, что поражает всех, к кому прикасается. Я теряю auctoritas. И когда совсем лишусь его, мне останется только умереть.

— Ерунда! — воскликнул Цицерон, стараясь подбодрить союзника.

— Не ерунда, а неприятный факт. Ты знаешь, я думаю, что мог бы простить этого человека, если бы он не был так уверен в себе. Если бы только Цезарь не был таким надменным, таким невыносимо самонадеянным! Мой отец был Цезарь, и я вижу некоторые его черты в этом Цезаре. Но только слабые намеки. — Катул поежился. — Этот намного умнее, и у него нет сдерживающих начал. Он вообще без тормозов. И я боюсь.

— Жаль, что сегодня не будет Катона, — сказал Цицерон, чтобы сменить тему. — Метеллу Непоту не с кем будет соревноваться на ростре. Странно, как братья Метеллы вдруг начали поддерживать популистские идеи.

— В этом вини Помпея Магна, — презрительно отозвался Катул.

Поскольку Цицерон симпатизировал Помпею еще с тех пор, как они вместе служили у его отца Помпея Страбона в Италийской войне, он мог бы выступить в защиту отсутствующего победителя. Но вместо этого он вдруг ахнул:

— Смотри!

Катул обернулся и увидел, как Марк Порций Катон идет по открытому пространству между Курциевым прудом и колодцем комиций. И под тогой у него была туника. Присутствующие уставились на Катона, разинув рты. И вовсе не потому, что он впервые надел тунику. От самого лба до основания шеи, с обеих сторон лица видны были длинные малиновые полосы, морщинистые и сочившиеся.

— Юпитер! — взвизгнул Цицерон.

— О-о, как я его люблю! — воскликнул Катул и почти побежал ему навстречу. — Катон, Катон, зачем ты пришел?

— Потому что я — плебейский трибун, а сегодня первый день моего срока, — ответил Катон своим обычным громким голосом.

— Но твое лицо! — возразил Цицерон.

— Лица залечиваются, а неправильные действия — никогда. Если меня не будет на ростре, чтобы сразиться с Непотом, он переступит все границы.

И под аплодисменты Катон поднялся на ростру и занял свое место среди остальных девяти членов трибуната, чтобы вступить в должность. Он не обращал внимания на приветственные возгласы. Он во все глаза смотрел на Метелла Непота. Человек Помпея. Подлец!

Поскольку плебейских трибунов выбирал не весь народ Рима, а только плебеи и поскольку эти трибуны служили только интересам плебеев, заседания Плебейского собрания не были официальными в таком широком смысле, как трибутные или центуриатные комиции. Поэтому собрание началось и закончилось малой церемонией — не было истолкования предзнаменований, не читались ритуальные молитвы. Эти опущения значительно добавили Плебейскому собранию популярности. У всех было хорошее настроение. Никаких скучных литаний, никаких болтунов-авгуров, которых приходится терпеть.

Сегодняшний созыв Плебейского собрания был особенно многолюдным. С прежними плебейскими трибунами простились довольно мило. Лабиену и Руллу достались все лавры. После этого началось само собрание.

Первым взял слово Метелл Непот, что никого не удивило. Катон решил быть оппонентом. Тема выступления Непота была злободневной — казнь граждан без суда; речь — великолепной. Оратор переходил от иронии к метафоре, потом к гиперболе.

— Поэтому я предлагаю провести плебисцит, такой мягкий, благосклонный, ненавязчивый, что, вероятно, все присутствующие согласятся со мной и сделают мое предложение законом! — сказал Непот в заключение длинной речи, которая заставляла аудиторию то плакать, то смеяться, а порой и задуматься. — Никаких смертных приговоров, никаких ссылок, никаких штрафов. Коллеги, все, что я предлагаю, — чтобы любого, кто казнит римских граждан без суда, навсегда лишать права выступать на публике! Разве это не справедливо? Разящий голос умолкает навсегда, у безъязыкого нет больше власти над массами! Вы согласны со мной? Вы согласны заткнуть рты чудовищам, одержимым манией величия?

Марк Антоний руководил аплодисментами, которые, как лавина, обрушились на Цицерона и Катула. Только голос Катона смог перекрыть их.

— Я налагаю вето! — выкрикнул он.

— Чтобы защитить свою собственную шею! — презрительно сказал Непот, когда рев стих и все могли слышать, что последует. Он посмотрел на Катона сверху вниз нарочито удивленно. — Да от нее, кажется, немного и осталось, Катон! Что случилось? Ты забыл заплатить шлюхе или это ей пришлось дать тебе немного денег, чтобы у тебя что-то шевельнулось пониже пупка?

— Как ты можешь называть себя аристократом, Цецилий Метелл? — спросил Катон. — Ступай домой, Непот, ступай домой и промой хорошенько свой рот! Почему на священном собрании римлян мы должны слушать отвратительные инсинуации?

— А почему мы должны подчиняться сомнительному сенаторскому декрету, дающему кое-кому право казнить людей, которые намного больше римляне, чем сами палачи? Я никогда не слышал, чтобы прабабка Лентула Суры была рабой или что у отца Гая Цетега свиной помет за ушами!

— Я отказываюсь принимать участие в соревновании по вульгарным выражениям, Непот! Ты можешь заниматься пустословием и кричать тут хоть до следующего декабря, пока не охрипнешь, — это ничего не изменит! — орал Катон. Полосы на его лице выступили темно-красными жгутами. — Я налагаю вето на твое предложение, и что бы ты ни говорил, это ничего не изменит!

— Конечно, ты налагаешь вето! Если бы ты не сделал этого, Катон, ты никогда больше не выступил бы перед публикой. Ведь именно ты уговорил сенаторов Рима стать дикарями! Неудивительно! Говорят, твоя прабабка была необразованной дикаркой. Вполне подходящая пара для глупого старика из Тускула! Для старика, которому следовало оставаться в Тускуле и чесать за ухом у своих свиней, а не ехать в Рим и чесать там за ухом у своей красотки!

«Ну, если это не спровоцирует сейчас драку, — думал Непот, — то ничто на земле не сможет вызвать ее! На его месте я бы уже дрался на кинжалах, врукопашную. Плебеи глотают оскорбления, как собаки блевотину, а это значит, что я побеждаю. Ударь меня, Катон, ну, дай мне в глаз!»