Однако в частном порядке король проявлял и сочувствие, и осторожность. 8 мая «Бритиш газетт», правительственная газета, издававшаяся по случаю чрезвычайной ситуации, которую редактировал сверхэнергичный Уинстон Черчилль, заявила, что вооруженные силы не замедлят прийти на помощь гражданской власти. Король сразу же дал поручение Стамфордхэму написать начальнику имперского Генерального штаба; и хотя провокационное заявление характеризовалось в нем всего лишь как «неудачное», военное министерство, несомненно, поняло намек.

Самая решительная мера из всех, предпринятых королем в мае 1926 г., также была направлена на то, что он считал благоразумным выходом и честной игрой. Правительство решило внести билль, запрещающий профсоюзам тратить деньги, как собственные, так и полученные из-за границы (под этим явно подразумевалась Советская Россия), на забастовку, «ставящую своей целью запугать или шантажировать правительство или общество». До принятия билля парламентом предполагалось незамедлительно издать так называемый королевский указ в совете — правительственный декрет, запрещающий банкам выплачивать эти деньги. Хотя на практике конституционный монарх не может отвергнуть такой декрет, представленный на заседание Тайного совета, он все же имеет право прибегнуть к одной из своих прерогатив, а именно к убеждению; 9 мая он и воспользовался ею, причем весьма эффективно. Вот что пишет об этом Стамфордхэм:

В меморандуме Стамфордхэма дальше говорится:

После еще одного заседания кабинета первоначальный указ, запрещавший банкам выплачивать деньги профсоюзам, был сведен к требованию предоставлять правительству, по его запросу, сведения о таких операциях. Но прежде чем эта достаточно безобидная мера успела стать действенной, всеобщая забастовка уже потерпела крах. Шахтеры, однако, еще шесть месяцев отказывались выйти на работу. «Дворец напоминает ледяной дом, — жаловался в ноябре один из придворных, — топят только дровами, центральное отопление не работает, углем топится только камин в гостиной короля». Свой уголь король, несомненно, заслужил. Не дав осуществить министрам разжигающие вражду намерения, он помог создать атмосферу примирения и в конечном счете достичь соглашения, которое в основном всех удовлетворило.

Именно такой благожелательный и подлинно государственный подход к конфликтам в промышленности и фигурирует в посвященной всеобщей забастовке главе из биографии короля, написанной Гарольдом Николсоном. В действительности король мог говорить и совсем другим тоном. Как бы ни старался он понять охватывавшие бедняков гнев и отчаяние, как бы глубоко ни вникал в суть проблем самых обездоленных из своих подданных, воспитание моряка все равно давало о себе знать. Привитая в раннем возрасте привычка к дисциплине на всю жизнь породила у него антипатию к беспорядку. «Ничего не скажешь, милые леди — бьют окна у всех подряд, — писал он о суфражистках. — Надеюсь, они будут строго наказаны». Тем не менее он просил правительство прекратить «шокирующую, если не чрезвычайно жестокую практику» насильственного кормления людей во время голодовок протеста. Суверен, который упрекал Черчилля за упоминание о «лодырях и прожигателях жизни на обоих концах социальной лестницы», нашел вполне уместным выразить «отвращение и досаду» по поводу бесчинств старшекурсников, традиционно происходящих после окончания футбольного матча между Оксфордом и Кембриджем. Но и в этом вопросе он был не вполне последователен. Прочитав за завтраком в Сандрингеме газетный отчет об одном из таких университетских буйств, он через стол заметил одному из видных проконсулов: «Кажется, Ваш сын вчера вечером тоже был моим гостем».

Таким же противоречивым был и подход короля к волнениям на промышленных предприятиях. Не лишенный сочувствия к тяжелому положению забастовщиков, он тем не менее считал, что ни один спор не следует решать через насилие, угрозы и прочие нарушения закона. С одной стороны, он вынимал из собственного кармана деньги на помощь нуждающимся, с другой — требовал примерно наказать тех, кто устраивает беспорядки. Во время забастовки железнодорожников 1911 г. он направил министру внутренних дел следующую телеграмму:

Когда забастовка закончилась, король предложил премьер-министру разработать законодательство, которое запрещало бы как мирное пикетирование, так и запугивание. Асквит на это ответил:

Но и пятнадцать лет спустя состояние законодательства все еще не удовлетворяло короля. 5 мая 1926 г. он с беспокойством прочитал о том, что пикеты не дали провести разгрузку продовольствия в порту. Он тут же поинтересовался у Болдуина: «Возможно ли ввести чрезвычайное законодательство, чтобы предотвратить так называемое мирное пикетирование и таким образом проводить разгрузку людьми, не являющимися членами профсоюза, и в то же время освободить полицию от дополнительной работы, связанной с этими пикетами?»

Даунинг-стрит ответила, что король, по существу, рекомендует поправку в закон о производственных конфликтах от 1906 г. — поправку, которую считали желательной многие консервативные депутаты, но которая стала бы «весьма спорной и, следовательно, неуместной». В тот же день из дворца было отправлено другое письмо: