– Они и должны быть такими маленькими? – уточняет она.

Врач глядит на младенца, словно впервые видит. «Может, и впервые», – соображает Мона.

– По-моему, приемлемого размера…

– Ну что ж, – бросает женщина в панаме, – когда Мать придет, это станет несущественно.

– Все прошло, как ты ожидала? – спрашивает врач. – Нам нужно потомство этой женщины, потомство Матери. Подобный нам, но принадлежащий этому месту. Это Ее ребенок?

Женщина в панаме прикрывает глаза, задумывается. И распахивает их со словами:

– Да. Все получится. Мать уже идет, я ее чувствую. – Она глубоко вдыхает, словно учуяв особо приманчивый запах. – Это ее потомок, хотя и не прямой. Получится. Уже получается.

Мона не сводит глаз с окровавленной малышки. Личико так залито кровью, что трудно распознать черты… но, кажется, она узнает свои брови, и вроде бы глаза Дэйла, и ротик не в нее ли?

«Не может быть. Не верю».

Женщина в панаме протягивает малышку врачу:

– Бери. Отнеси на перекресток к югу от города.

Тот медлит.

– Ты сам не хочешь?

– Нет. У меня дело здесь. Она должна быть там. Встретишь Ее, когда появится. А когда Она придет повидать меня, там буду я… и только я. Без… – она косится на миссис Бенджамин, – посторонних.

– А мы не нарушили закон Матери, вытащив ее сюда? Мы соблюдали Ее правила?

Женщина в панаме отвечает ему бесстрастным и пристальным взглядом:

– Ты полагаешь, что возможно ослушаться Матери?

Склонив голову, врач берет ребенка.

– Мне понадобится защита?

– Один из детей тебе поможет.

– Но сейчас светло.

Она в изнеможении закатывает глаза.

– А с какой стати нам держаться правил этого городка?

– Справедливо.

Он и примерно половина мужчин и женщин друг за другом покидают комнату вместе с орущим младенцем. У Моны в глазах лягающиеся ножки и отбивающиеся ручонки.

– Нет, – шепчет она, – пожалуйста, не надо…

Один из мужчин в свитерах – на этом мягкий коричневый джемпер – оборачивается к ней. Взгляд неуютно чужой.

– А с ней что делать? – тихо и монотонно спрашивает он.

– Ножом пользоваться умеешь? – отвечает женщина в панаме.

Мужчина хмурится, кивает.

– Хорошо умеешь?

– Идею уяснил.

– Рядом с дверью коробка. В ней несколько ножей. Сделай надрез здесь – она указывает точку на горле. – Глубокий надрез, и убедись, что она умерла.

– Она может умереть от этого? – спрашивает мужчина так, словно эта идея для него совершенно внове.

– О да. Ей подобные умирают довольно легко. Рано или поздно они все это делают.

– И это все, что потребуется?

– Это все.

Он снова кивает, проникнувшись новой мыслью.

– Ты и ты… – Женщина в панаме выбирает двоих из оставшихся, – берите ее, – она указывает на миссис Бенджамин, – и идемте со мной. Мне с ней надо потолковать.

– Ох ты, боже мой, – ворчит миссис Бенджамин, когда двое мужчин хватают ее за плечи. – Меня ждет очередная нотация?

Женщина в панаме не отвечает. Она выводит из комнаты мужчин, увлекающих за собой миссис Бенджамин, и Мона остается с человеком в коричневом джемпере, разглядывающим ее с таким предвкушением, словно он собирается приступить к новому, волнующему опыту.

Сначала он отрабатывает движение: сжимает воображаемый нож, заносит и бьет сверху вниз. И недовольно качает головой.

– Мы чересчур близко к стене? – сомневается он.

Мона слишком измучена кровопотерей, чтобы отвечать, да и будь у нее силы, не стала бы.

– Думаю, мы слишком близко к стене, – рассуждает мужчина, – для полного диапазона движения.

Он вытаскивает ее стул на середину комнаты. Мона ловит движение справа, но нет, это всего лишь отражение в линзах. В их зеркале она видит свои запястья, притянутые к спинке стула толстой веревкой. Видит и дверь слева, а рядом с ней действительно маленький черный ящик. Около ящика обнаруживается ее винтовка и «Глок».

Мужчина в джемпере подходит к ящику, открывает его, произносит: «Ага». И задумчиво скребет в затылке. Затем он вынимает три разных ножа, тщательно их изучает и выбирает самый большой. Два других он кладет на пол рядом с ящиком.

Пока он возится с ножами, Мона разминает пальцы. К ее удивлению, они слушаются, несмотря на слабость. Она дотягивается до сиденья, до подсунутых миссис Бенджамин зеркал. Ухватить и вытянуть ей удается только одно – правой рукой. Левая намертво онемела, но ведь это из нее качали кровь.

Мужчина в мягком коричневом джемпере рассекает воздух большим ножом.

– Надрез, – повторяет он. – Надрез. А… наверное, как хирург?

Он режет воздух точным, деликатным движением.

– Надрез!

«Господи, – думает Мона. – Этот наверняка из самых младших».

Но что ей делать с одной линзой? В прошлый раз она что-то перемещала двумя…

Она спохватывается, что видит свое отражение в большой линзе.

«О…»

– Надрез… – Человек в коричневом джемпере оборачивается к ней. – Надрез! – повторяет он, размахивая ножом. – Я никогда еще никого из вас не убивал. Это грязно?

Мона его не слушает. Она занята: выгибает правое запястье, разворачивая маленькую линзу к большой…

– Наверняка, – рассуждает сам с собой мужчина. – Вы наполнены… жидкостью. Материей. Хм… – Он опускает взгляд на свой свитер, захватывает ткань в щепоть и оттягивает. – Хм…

Правильно ли она выбрала угол поворота? Мона видит часть малого зеркальца (или линзы) в большом. Два пузырька пространства, свободно плавающих в воздухе.

Ей вспоминается детская. Лицо женщины, так похожей на нее.

«Потому что это ты и есть», – напоминает себе она.

«Брось. Не думай об этом».

Решив, что зеркало развернуто как надо, она пытается сосредоточиться. В этот раз все дается совсем без труда: сразу чувствуется, что большая линза – зверь совсем другой породы. Возиться с зеркальцами у миссис Бенджамин было как гальку перебирать, а эта штука – здоровенный бульдозер, рычит и готов к работе, стоит лишь чуть нажать на педаль. Вопрос не в том, чтобы заставить его работать, а чтобы удержать под контролем.

Мужчина теперь занят тем, что аккуратно стягивает с себя свитер, но, поскольку он не догадался отложить нож, операция дается ему не без труда.

Мона концентрируется на одном из ножей, оставшихся у ящика. Долгое время ничего не происходит. А потом нож приобретает чуть заметную прозрачность…