– Похоже, солнце встает, – сказала Ланья.

– Не, – сказал Сиам. – Уже вечер скоро. Может, это… – Он снова глянул на Шкета, осекся.

– Может, это пожар, – сказал Шкет. – Слишком широко, не бывает такого солнца.

Сиам сощурился. Дуга была красноватая. Несколько домов за прорехой парка тронуло медью – в дымке она побледнела почти до белого золота.

– Иногда, – сказал Сиам, – если луна совсем низко над горизонтом, вон там, тогда кажется, что она гораздо больше. Может, тут с солнцем та же петрушка иногда?

– Ты же сам говоришь, что скоро вечер. – Шкет тоже сощурился. – И вообще, оно в десять раз шире, чем надо. – Он оглянулся на Ланью: – Пошли.

– Ага. – Она взяла его за руку – ту, что в ножах, – просунула пальцы сквозь металл, сжала два его пальца.

Они вернулись в коридор.

В комнате с антресолями не было двери.

– Если там никого, – сказал Шкет, – можем поговорить.

– Хочешь еще кофе?

– Нет.

Она выпила половину (а он между тем думал, что ей, наверно, горячо) и отставила чашку на заваленную чем-то гладильную доску позади мотоцикла.

– Забирайся наверх.

Она взобралась, обернулась:

– Никого.

– Давай.

Она залезла – исчезла сначала одна кроссовка, затем другая.

Шкет вскарабкался следом.

– Слушай, – сказала Ланья, когда он поставил на доски второе колено, – я пришла, потому что хотела извиниться, что я… ну, это. Убежала вот так. И вела себя, как будто злюсь.

– А, – сказал он. – Нормально. Ты же правда злилась. Я просто рад, что ты пришла. – Уперевшись кулаком в одеяла, он сел на пятки, разглядывая ее силуэт против жалюзи. – Ты как узнала, что я здесь? – Хотелось положить голову ей на колени; хотелось носом потереться у нее между ног. – Ты как меня нашла на этот раз? Кто видел, как я с утра забрел сюда, и прибежал тебе рассказать?

– Но говорили, что ты здесь уже…

– Ну конечно! – Он подался назад, резко хохотнул. – Меня снова не было пять дней! Да?

Ее силуэт нахмурился.

– Или шесть. Или десять… И про меня опять болтали, говорили, что я живу тут, хожу в набеги со скорпионами, репутацию себе зарабатываю. – Хотелось обнять ее теплые щеки шершавыми уродливыми ладонями. Он продолжил, и голос у него вдруг охрип, искалечился: – С самой нашей первой встречи я тебя вижу каждый день… – Обе руки, в ножах и без ножей, он подтянул к себе, и мускулы, цепи, кожа, нервы и металл легли на колени, совершенно перемешавшись, тяжелые, спутанные и цепкие. – Правда! – сказал он, сглотнул. – Такое ощущение. У меня…

Она сказала:

– Я вот об этом, в том числе, и хотела поговорить. Когда ты уснул в церкви, а я ушла, я подумала, может, ты захочешь узнать, что было, пока ты… пока тебя не было. Ты сказал, что пошел искать меня в парк, в коммуну. Я подумала, тебе интересно, что там случилось, после того как этот мужик с ружьем…

– Я… – пальцы, и металл, и сбруя шевельнулись на коленях, – я не… то есть я живу в одном городе. – Он шевельнулся, но поднять их не смог. – Может, ты живешь в другом. В моем время… подтекает; плещет назад и вперед, переворачивается и показывает, что у него… на брюхе. Все подвижно. Да, может, ты и объяснишь. Свой город. В твоем городе ты нормальная, а я псих. Но в моем псих – ты! Ты мне рассказываешь, что происходит, но я-то вижу другое! Может, только в этом городе я и могу жить. Мужик с ружьем? В парке? – Он хрипло усмехнулся. – Прямо не знаю, хочу ли я жить в твоем городе!

Она молчала; разок он заметил, как она дернула головой – ее посетила идея, но она решила ее не высказывать, а затем высказала другую:

– Ты говоришь, ты видел меня… вчера вечером в церкви? А перед этим – вчера… утром? В парке. Ладно. Я принимаю, что ты это видишь так, если ты принимаешь, что я вижу иначе. Хорошо. – Она протянула руку к его колену, не совсем его коснувшись. – Мне интересно про твой… город. Но когда-нибудь вскоре спроси меня, что творится в моем. Может, там тебе что-нибудь пригодится.

– Моя тетрадь у тебя?

– Да, – улыбнулась она. – Я подумала, тебя так вырубило, что ты можешь забыть ее на полу. Ты там странное писал.

– Стихи?

– Помимо прочего, – сказала она.

И от этого он насупился, потому что тепло, так и не нашедшее исхода, отчасти объяснялось тягой писать.

– Я рад, что она у тебя. И рад, что ты ко мне пришла. Потому что я…

Шаги внизу.

И из-за края возникла голова Денни.

– Эй, слышишь? Это… ой. Ты. – Денни заполз на антресоли, а следом полез кто-то еще.

Она остановилась – едва показалась макушка – и узнала Шкета, и угрюмая гримаса сменилась обреченной, и затем девчонка долезла до конца, раскачивая грудями под синим свитером.

– Э-э… это их антресоли, – пояснил Шкет Ланье.

– Его, – сказала девчонка. – Не мои. Весь этот хлам тут его. Мы просто от толпы сбежали.

– Видишь, – сказал Шкет, – можно было не рассказывать мне, что творилось, пока меня не было, а поинтересоваться, что творилось здесь.

– Да пожалуйста, – сказала Ланья. – И что?

– Во-первых, я трахнул этих двоих. И вот это как будто сутками длилось…

Денни вздернул подбородок.

Девчонка тихонько вздохнула.

– С Денни трахаться неплохо, – сказал Шкет. – С ней тоже. Но иногда выходит немножко нервно.

– Денни?.. – сказала девчонка.

Тот сел на пятки, стрельнул глазами в Ланью, затем в Шкета.

– К примеру, – сказал Шкет, и руки его внезапно разошлись, – можем опять потрахаться. Вчетвером. Может, так лучше выйдет…

Девчонка сказала:

– Денни, я ухожу с Саламандром и его друзьями. Я же тебе говорила. Слушай, мне пора…

– А, – сказал Денни. – Ну ладно тогда.

– Уверена? – спросил Шкет. – Я-то о том, что, может, тебе так приятнее, если…

Девчонка замерла на краю антресолей.

– Слушай, – сказала она. – Ты, наверно, хочешь как лучше. Но ты просто не понимаешь. Это не мое. Может, ему подойдет, – она кивнула на Денни. – Я даже не знаю… А тебе как? – Это она Ланье.

– Не знаю, – ответила та. – Никогда не пробовала.

– Я не против, если кто-то смотрит, – сказала девчонка, – если друг. Но что мы делали, – она пожала плечами, – это не мое. – Она спустилась, остановилась – опять видна только голова. – Денни, до скорого. До свидания, – такой тон Шкет помнил по квартире на шестнадцатом в «Лабри». Спустя миг она обо что-то споткнулась, придушенно, испуганно сказала: – Ёпта… – и ушла.