Спрятав отрезанную голову в свой отвратительный джутовый мешок, Угонио покинул наши покои. В качестве последнего привета он оставил все тот же прогорклый запах плесени, который распространял еще тогда, когда я наткнулся на его серую, как пепел, фигуру, в мрачных катакомбах подземного Рима двадцать восемь лет назад.

Когда комната освободилась от его омерзительно пахнущего присутствия, я отпер шкаф, который использовал в качестве тайника для связки ключей. Я как раз собирался положить ее на место, когда увидел, что на пол упала записка с причудливыми каракулями. Я поднял ее.

То был кусок бумаги, которая, очевидно, была прикреплена к связке ключей, и я, должно быть, нечаянно оторвал ее. Я развернул записку.

– Вы только посмотрите, – прошептал я.

– Что там такое? – спросил Атто.

То была памятка. Первые строки касались прошедших дней:

Четрг – купечк вымогат

Пятца – молодая бослжнца надув

Субота – вдреча в суде: врть бзазрния свести

Воскресе – фльшивмонет принести

Понеделк – врнуть слепому сиротинушке отнтые вщи, тлько за мнеты

Вторк – прйтись в церкв: свщеника пдкупить

По записям легко было догадаться о предосудительных деяниях осквернителя святынь: вымогательство у купцов, обман молодой послушницы, лжесвидетельство в суде, фальшивомонетничество, возвращение предметов, которые он когда-то отнял у слепого сироты, с требованием за них выкупа, ограбление церкви, ради которого он подкупил священника. То есть обычные гнусности, которыми занималось это существо из подземного мира. А что же написано в записке на сегодняшний день?

Срда – отрзаня глва Хюсейн-паши для дервиша

Так я и думал! Голова, которую Угонио собирался подсунуть дервишу, была (по крайней мере, для османов) не драгоценной головой Кара-Мустафы, а головой некоего Хусейн-паши. О ком бы ни шла речь, это была явно не та голова, которую хотел дервиш. Значит, несмотря на свои магические искусства, Кицебер станет жертвой обмана простого осквернителя святынь.

Когда я прочел записку Мелани, тот изумился не меньше моего. Но как же велико было его удивление, когда в конце этого перечня я громким голосом прочел еще две записи (первая из них была на латыни), которые, вне всякого сомнения, относились к одной хорошо известной нам особе:

Срда псле плудня – Al. Ursinum. Двое пвешных

Потом: дьякон из Штеффль

Это было уже слишком. Я бросил записку в руки Мелани, словно тот мог разгадать ее (и действительно, он, быть может, из-за невыполнимого, но сильного желания прочесть ее, с удивительным проворством поймал листок).

Затем я бросился к двери и на улицу, чтобы нагнать осквернителя святынь. Слишком поздно: выбежав на Химмельпфортгассе, я обнаружил, что Угонио и след простыл. Я побежал до Кернтнерштрассе, вернулся и обежал прилегающие к ней улицы: ничего.

Вернувшись в монастырь, я пояснил аббату Мелани, что должна была означать та запись.

– Al. Ursinum? Конечно, это же очевидно.

Угонио очень разнервничался, когда я отнял у него связку ключей. Потому что вместе с ней он потерял и свой ежедневник, из которого становилось ясно, что голова, которую он собирался передать Кицеберу, принадлежала не Кара-Мустафе, а другой личности. Дервиш грозился отомстить Угонио, если он не сохранит его поручение в тайне. Страшно подумать даже, что будет, если он обнаружит обман.

Однако именно слово «Ursinum» вызвало у нас наибольшие опасения. Оно могло означать не что иное, как латинизированное имя кастрата Гаэтано Орсини. А буквы «AI.» были наверняка сокращением «Святого Алексия», названия оратории, в которой Орсини исполнял роль протагониста. Не столь однозначными, но вовсе не несущественными были личности обоих повешенных.

Что, черт побери, у Угонио за дела с Орсини? Что общего у пронырливого мошенника и известного тенора, друга Камиллы де Росси, более того, близкого друга императора? Неужели у них тайная договоренность?

Может быть, Орсини тоже всего лишь коллекционирует реликвии, сказал я себе, а Угонио должен был с ним встретиться, чтобы продать несколько «редких экземпляров». Но если это так, то почему же осквернитель святынь так ломался, лишь бы не сказать нам этого? С жадным выражением лица он описал нам свое следующее, после доставки головы Кицеберу, дело как «срочнейшее и деликатнейшее». Если ему нечего было скрывать, то он сказал бы нам, с кем у него встреча. А незадолго до этого я сказал ему, что каждый вечер отправляюсь в императорскую капеллу на репетицию «Святого Алексия» – значит, он знает, что я знаком с Орсини!

Нет, Орсини и Угонио что-то скрывают. Казалось, смешались черт и ладан, свет и тьма, ничто и все. Или это все же было предсказуемо – разве не были музыканты всегда удобны для шпионажа? Разве не очевидно, что шпионы тянутся к обманщикам? Так и есть. Но кто же эти оба повешенных? Только мы вздохнули с облегчением, узнав о голове для дервиша, и вот возникают два новых трупа!

– Значит, Угонио общается с Гаэтано Орсини, этим вторым святым Алексием, – воскликнул Атто. – Проклятье! И ведь осквернитель святынь только что был у нас в руках!

– Но он от своих ключей не откажется, синьор Атто, – утешил я его. – Как только он вернется, мы тщательно допросим его.

Атто еще сильнее поник в кресле с удрученным выражением лица. Я тоже сел. Из-за этих новостей все так резко изменилось, что мы были огорошены.

Осквернитель святынь объяснил все очень убедительно: дервиш не был заинтересован в смерти кого бы то ни было, всего лишь в голове Кара-Мустафы. Но если не было и следа турецкого заговора, то кто же тогда убил Данило, Христо и Популеску?

Факт налицо: мы не нашли никаких доказательств против турок. Оставались только последние слова Данило, сказанные им незадолго до смерти. Молодой понтеведриец отчетливо произнес имя загадочного Айууба и упомянул о не менее загадочных сорока тысячах мучеников Касыма.

Впрочем, было вполне возможно, сказал я себе, что несчастный умирающий просто бредил и механически повторял результаты своих изысканий по поводу Золотого яблока. Быть может, Данило узнал, что Золотое яблоко лежит в могиле Айууба, как позднее рассказал нам Киприан.

Может быть, подобно лучу солнца, отражающемуся от поверхности воды и разбегающемуся во все стороны, теряя при этом свою суть и целостность, загадка османского посольства связана еще и с тайными отношениями между Орсини и Угонио? А это, в свою очередь, с болезнью императора? Атто недвусмысленно говорил мне, что все музыканты – шпионы, и сам он – живое тому подтверждение! Верно ли это для хормейстера?

В этот момент в двери постучали. То был Пеничек. Привратница монастыря знала богемского кучера и пропустила его беспрепятственно. Он ищет Симониса, пробормотал тот. Бедный младшекурсник пришел, чтобы, как и обещал, сообщить нам дополнительную информацию по поводу полетов и, кроме того, передать записи лекций. С ним был поляк, Опалинский.