опасности. Он все время бегает не разбирая пути и часто падает головой вперед. Жоанна приобрела большой опыт в швах и нитках, которые надо обрезать, в разбитых коленках и шишках на лбу. Том прыгает с дивана на стол, со стола на стулья, со стульев снова на диван, не обращая внимания на предупреждения Жоанны. Однажды он рассек подбородок, промахнувшись мимо стола. Он не соизмеряет ни расстояние, ни высоту. Ничего не боится. Даже огня в камине. Однажды вечером Жоанна застала его у очага, с прижатыми к стеклу руками. Лопаются волдыри, плоть обнажена, но Том не кричит. Одинокая слеза выкатывается из его глаза.

— Я только на секунду отвернулась, — признается Жоанна доктору Омону, красная от стыда.

Андре появляются вновь в феврале, когда ледяной ветер задувает в Сен-Сюльяке. Они стучат в дверь каменного домика, закутанные в толстые шарфы, в меховых шапках, с букетом цветов и бриошами в руках. Первым говорит месье Андре:

— Мы подумали, что немного сладкого доставит вам удовольствие.

Жоанна ничего не говорит. Леон, похоже, счастлив. Андре искренне рады увидеть внука. Они не настаивают, когда Том отказывается их поцеловать, ничего не говорят, когда он убегает и прячется за плитой, топая ножкой. Они и бровью не ведут, обнаружив, что он по-прежнему нем и предпочитает взобраться на подоконник и смотреть на небо, ничуть не интересуясь взрослыми в комнате.

На несколько месяцев маленькому Тому дают счастливую передышку. Никаких замечаний. Никаких комментариев. Никаких суждений. Андре только смотрят, как он ходит, бегает, сидит неподвижно, глядя в небо. Потом натура берет свое. Главной мишенью критики мадам Андре становится шевелюра Тома.

— Тебе надо подстричь волосики, мой мальчик. Ты похож на девочку.

Жоанна берет себя в руки, чтобы оставаться невозмутимой каждый раз, когда звучит это замечание. У Тома красивые золотистые локоны, падающие на плечи. Она не хочет вести его к парикмахеру. Том ударится в панику. Никто, кроме нее, не может его трогать. И потом, ей-то он нравится и так, с длинными волосами. Он вовсе не похож на девочку. Он выглядит очаровательным шаловливым мальчуганом.

Она попыталась однажды подойти к нему с ножницами, но Том ясно дал понять: он не хочет, чтобы трогали его красивые волосы. Он опрокинул стул и убежал в свою комнату.

— Знаете, в некоторых культурах… в Монголии, например, несколько лет не стригут детям волосы, — говорит она однажды в ответ на настояния мадам Андре.

Та только насмешливо хихикает.

— Если бы наш внук родился в Монголии, я бы это знала!

В этот день Жоанна слышит разговор между Андре и Леоном в дверях. Они тревожно перешептываются, и Жоанна прислушивается из кухни.

— …Все еще отказывается показать его врачу?.. — спрашивает голос мадам Андре.

Она не слышит, что отвечает Леон. Низкий голос месье Андре продолжает:

— …явный аутизм… нем как рыба, хотя слух в порядке… очень непоседлив… прочел на днях в журнале о здоровье.

Повисает молчание. Леон бормочет что-то вроде:

— Даже если нам подтвердят, что он аутист… что это даст?

Полный презрения голос мадам Андре звучит со злобной радостью:

— Ничего, ты прав. Раньше надо было думать…

— Прости?

— Чего ты ждал, выбрав в матери твоему ребенку дочь дурачка и шлюхи?

Пронзительная боль приковала Жоанну к полу у кухонной раковины. Но боль еще острее приходит после… в унылом молчании Леона… в этом долгом молчании, накрывшем весь каменный домик ледяной волной.

Эмиль понимает, что взволнован, куда больше, чем мог ожидать. Он склонил голову над пазлом, чтобы скрыть от Жоанны свои вдруг повлажневшие глаза. Она оставила правый верхний угол пазла и сидит на стуле очень прямо, положив ладони плашмя на стол и глядя куда-то вдаль. Она как будто не совсем вернулась сюда. Эмиль колеблется несколько секунд. Боится резко разбудить ее, накрыв ее руку своей. Однако он это делает, и она не вздрагивает. Она медленно начинает говорить. Ей это было нужно, чтобы продолжить свой рассказ.

После этого случая все переменилось для Жоанны. Она начала ненавидеть Леона. Дело не только в озере, в том, что Том утонул. Дело в его трусости. В годах омерзительной трусости.

Весна потихоньку приходит в Сен-Сюльяк, и многое меняется. Каменный домишко словно разделен надвое невидимым покровом. Жоанна и Том по одну сторону, Леон по другую. Жоанна не видит больше Леона, не слышит его — или только сквозь покров, как будто они живут отныне в двух разных мирах, которые, однако, сосуществуют. Она по-прежнему спит рядом с ним. Старается вежливо поддерживать разговоры. Выполняет время от времени супружеский долг, но все с большим трудом. Она ничего не выказывает. Но в ее мире теперь есть один только Том. Никого, кроме Тома. Она живет ради него. Не спит ночей ради него. Отводит его днем на пляж, чтобы устроить пикник. Они вдвоем смотрят на море. Она питается счастьем в глазах своего сына. Может часами смотреть, как солнце играет золотыми нитями в его красивых светлых волосах.

Летом они купаются. Она надевает ему большой плавательный круг и не отходит от него ни на шаг. На пляже, обсыхая, они изобретают язык, который понимают они одни. Язык глаз и рук. Они понимают друг друга. Жоанна научилась читать в его ореховых глазах, толковать лихорадочные движения его ручонок.

Они гуляют по утесам, но рано или поздно останавливаются, глядя в небо. Так и спят, завернувшись в спальники, под небосводом.

В сентябре директриса школы, прослышавшая о трудностях Тома, предложила Жоанне познакомить его с ровесниками.

— На переменах.

Жоанна согласилась, но не отходит далеко, присматривает за ним. Том по-прежнему нем и одинок. Другие дети, те, что пытаются к нему подойти, уходят обиженные. Есть, однако, группа, до которой Том снисходит: те, что рисуют под навесом. Так рождается легенда о Томе Блю. Легенда о немом мальчике, который смотрел на небо и море и рисовал безбрежность.

—

Она прерывает свой рассказ едва ли на секунду. На секунду взволнованной улыбки. И снова возвращается в Сен-Сюльяк.

Стоит холодный зимний день, а Жоанна подхватила грипп.