приговаривают к смертной казни – даже если жертва пережила случившееся, она на всю оставшуюся жизнь получает душевные увечья.

Меня отвели туда же, где пытали Натаниэля Кейдлека. Я вновь очутилась в огромном сводчатом подземелье, залитом призрачным лунным светом. Никого из свиты сэра Конрада там не было, ни сэра Радомира, ни самого Вонвальта. Двое стражников вели меня к дознавателю по совершенно безмолвному подземелью.

Мы подошли к пыточной. Я сразу узнала ее – если Кейдлек умер не здесь, значит, под дворцом имелось несколько одинаковых комнат. Белая, квадратная, совершенно пустая, если не считать Извлекателя Истин и плиты, к которой меня собирались привязать.

Дознаватель велел мне раздеться. Я отказалась… точнее, просто не смогла повиноваться, и меня силой раздели стражники. Я остервенело вырывалась, внезапно найдя в себе силы к борьбе. Столько лет я, сиротствуя на улицах Мулдау, избегала подобного унижения; неужели теперь, поднявшись в ряды имперской аристократии, мне было суждено подвергнуться ему? Я горько заплакала от такой иронии.

Увы, с тем же успехом я могла бороться с вековым дубом. Вскоре я осталась совершенно нага, как и Кейдлек до меня. Прикрываясь руками, я дрожала от гнева.

Дознаватель бесстрастно посмотрел на меня, а затем указал на плиту. Я вновь попыталась воспротивиться, можно сказать, для виду, потому что двое стражников просто затащили меня на нее и привязали.

Надо мной нависла головокружительная громада Извлекателя Истин. Несмотря на то что Вонвальт много рассказывал мне о колдовской природе и назначении этой глыбы, вдруг выяснилось, что знания ничуть не помогают бороться с нею. Извлекатель сразу же начал действовать на мой рассудок. В первый же миг я инстинктивно попыталась отвернуться от острия, которое висело приблизительно в двенадцати дюймах над моим лицом; но ремни крепко удерживали меня на месте. Я поняла, что именно на такую реакцию и была рассчитана эта пирамида: в обездвиженном человеке паника порождала еще большую панику. Так слабые духом могли в считаные минуты лишиться рассудка.

Дознаватель не задавал мне никаких вопросов. Он стоял в углу пыточной, столь же бесстрастный, как черная пирамида, и просто не мешал темным энергиям напитывать мой разум. Впрочем, и вопросов у него быть не могло – ведь мы не были ни преступниками, ни изменниками. Меня пытали просто ради пытки, ибо всякий пленник государства был обязан вкусить ее.

Весь абсурд происходящего заключался в том, что так я лишь возненавидела Императора. Да, я и раньше недолюбливала его как главу государства, побаивалась как человека, но при этом не испытывала к нему ненависти. Как и многие мои ровесники-сироты, я выросла под бдительным надзором Двуглавого Волка, и хотя Мулдау был буйным городом, а Толсбург – буйной провинцией, я не знала иной жизни, кроме той, что вела под господством Империи. Уроки Вонвальта позволили мне понять, что «цивилизация», какой бы смысл мы ни вкладывали в этот термин, в конечном счете была благом – даже несмотря на то, что она навязывалась множеству народов силой. Благодаря завоеванию толцы, хаунерцы, грозодцы, венландцы, денцы и многие другие народности, столь похожие друг на друга этнически и культурно, объединились под знаменем общего права. Да, ради этого пролилась кровь, но гораздо больше людей избежали гибели… по крайней мере, в перспективе.

Недоброжелатели называли Вонвальта «добропорядочным имперцем», и я во многом стала такой же – верной прислужницей короны и ревностной защитницей принципов общего права. Поэтому, даже не будучи уроженкой Совы, я оказалась гораздо ближе к ее идеалам, чем многие сованцы.

Но несколько коротких дней перечеркнули все это. Теперь я ненавидела Императора и Империю. Я бы с радостью смотрела, как она сгорает дотла. Мне казалось, что Аутун предал меня, из-за чего я испытывала к нему всеобъемлющий, неугасаемый гнев. Говорили, будто бы Империя воздвигнута на принципах справедливости и равенства, поэтому я считала возмутительным – и непростительным – то, что она могла столь позорно надругаться надо мной, не имея ровным счетом никаких доказательств.

Но она, конечно же, могла.

И потому я визжала, извивалась и умоляла прекратить это невыносимое мучение. Слова Северины фон Остерлен, сказанные мне перед пыткой, вмиг потеряли смысл. Я не могла думать о народах Империи, о простых людях, фермерах и каменщиках, купцах и ремесленниках, на которых вскоре могли обрушиться мародерствующие имперские легионеры и банды призванных на военную службу крестьян. Я бы не задумываясь обрекла их всех на гибель, если бы это означало конец моих мук. Мои мысли занимала лишь та проклятущая пирамида, которая одной лишь своей тяжестью и видом лишала меня рассудка.

– Достаточно, – произнес чей-то голос.

Стражники в сей же миг отстегнули меня и сняли с плиты. Затем схватили за руки и за плечи. Я была настолько не в себе, что ничего не говорила и не сопротивлялась.

В пыточную вошел кто-то еще – мужчина, настолько неприметный и незапоминающийся, что можно было подумать, будто он – близнец первого дознавателя.

– В чем дело? – спросил мой первый мучитель.

– Теперь этой девицей займусь я, – сказал вошедший. – Ты можешь идти.

Первый безо всяких вопросов повернулся и ушел.

Новый дознаватель оглядел меня, словно картину в галерее. Хмыкнул. Посмотрел на дверь. В следующий миг в пыточную внесли еще одну девушку.

– Встань сюда и покажи мне ее, – сказал дознаватель стражнику, указывая на стену рядом со мной.

Я повернула голову, чтобы посмотреть на девушку. Мы были с ней одного возраста и телосложения, и даже похожи лицом. Но если моя кожа была просто бледной, то ее оказалась серой, поскольку она была мертва, хотя и совсем недавно. Больше я ничего не могла о ней сказать, ибо не знала ни кто передо мной, ни откуда она взялась.

– Хорошо, – произнес дознаватель. – Положи ее на плиту. – Затем он бесстрастно кивнул мне. – Одевайся.

Я спешно повиновалась и спросила:

– Что происходит? – однако мой вопрос остался без ответа.

Другую девушку положили на плиту. Привязали. Затем следователь щелчком пальцев подозвал одного из стражников, и тот вложил в его протянутую руку железный прут.

Я с ужасом смотрела, как дознаватель начинает бить им по лицу девушки – четыре, пять, шесть раз. Он раздробил ей нос и скулы, ее тело вздрагивало от ударов, а у рта пенилась коричневая мертвая кровь.

– Что вы делаете?! – закричала я.

– Заткнись, – недовольно, но беззлобно сказал дознаватель. Отступив на шаг, он оценивающе посмотрел на свое кровавое творение. Несколько раз перевел взгляд с девушки на меня и обратно.

– Да, так сойдет, – сказал он.

– Что вы натворили? Что происходит? – спросила я, задыхаясь от страха, гнева и отвращения.

– Я спас тебе жизнь, –