Громко, старший Хёрдакнутссон сказал:

– Мы дали клятву сохранить всем жизнь. О клятвах, Один сказал:

«Обещанья давай

и крепко держи их!

Добро не прискучит.[144]»

Потише, чтоб слышали только тул и дроттар, ярл добавил:

– Соглашайся с почетом, а нет… Я твою мертвую тушку отдам троллю на съедение.

Сожранные троллями отправлялись после смерти, естественно, в Тролльхейм, где продолжали сжираться троллями. Фьольнир Ингвефрейссон в ответ на такую угрозу, ясное дело, простер бы вперед руку, ворон на его плече каркнул бы «Штуша-Кутуша[145]!» или еще что-нибудь, и Горм с конем превратились бы, например, в бокра верхом на жаблацмоке. Второй жрец, приставленный к оксибелу, был сильно пожиже закваской, и, похоже, вырос где-то на севере, где троллей боялись. Тем не менее, для сохранения лица, он процедил:

– «Бывает, ты слово

скажешь другому,

а после поплатишься.[146]»

– Верно, как недавно прознал один не в меру говорливый дроттар по имени Храфси, – неожиданно согласился Горм. – Ну что, пошли обратно?

Возражений не последовало.

Из ворот вышли последние ологитцы, эти вообще без скарба, поскольку их руки были заняты жердями носилок, на которых лежали больные и ветхие. С одного переносного одра приподнялась на локте, что-то шепча, старуха непредставимой древности. «Наверняка застарелые проклятия,» – решил ярл. Гутаны, наряду с более известными божествами, поклонялись и странным богам, издревле почитавшимся в Гуталанде, еще когда он назывался по-другому – Кернуну Рогатому, Эсу Дровосеку, Таране Громовику.

– Все здесь? – Горм оглядел горожан. – Теперь кидайте барахло в кучу!

На миг, толпа замерла. Дружинники Горма шагнули вперед.

– А потом твои копейщики нас с обрыва столкнут? – предположил один из купцов.

– Не подавай им мыслей, разрази тебя кроты! – шикнула на него жена.

– Но ты же обещал… – начал Гундисальв.

– Обещал не убивать, не мучать, и не насиловать. Обещал грабить. Я слово держу. Кидай мешок!

От падения, ткань лопнула. По начавшей выгорать на летнем солнце траве рассыпались серебро и золото, блеснули самоцветы.

– Это ж Кернунов венец! – указал на странное золотое изделие старый тул. – Сто лет над алтарем висел, двадцать лет как пропал!

– Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь, всё в кучу! – напомнил Горм. – Уже ограбленные, вставайте к югу! Обручи, кольца, и серьги не забываем! Не толкаемся, очередь, очередь!

Через некоторое время, на вершине холма возникла изрядная гора драгоценностей, мехов, пузырьков с благовониями, йорвикских и толаборгских скиллингов, этлавагрских номисм, и серебряных и золотых истуканов. Пожитки попроще, как то запасные носки, ручных крыс, вяленую рыбу, сушеные грибы, деревянные плошки, и железные котелки, дружинники тут же отдавали обратно владельцам.

– Коня можешь себе оставить, – сказал ярл детенышу, с плачем прощавшемуся с расписной деревянной лошадью. – Всё.

– Фто вфё? – прошамкала старуха с носилок.

– Идите обратно в город.

– Так ты же его собирался разграбить… – напомнил тот же незадачливый купец. – И сже…

Жена отчаянно дернула его за рукав, купец заткнулся.

– Здесь на каждого из нас эйриров по шесть золота, даже с Йормунрековой, чтоб он моржовой удоподъемной костью поперхнулся, долей, – прикинул размер кучи Родульф. – Неплохо за полдня работы. Притом, твоей смекалкой, да с этими гутанами, двуста удами их ети девять раз по девяти, никакого тебе перевода добра, самоубийств, и спаленных дворцов, как в Толаборге.

– Ме, и клады под полами искать не надо, – согласился Адальстейн. – Горм, скажи слова. Тебя-то медом Трора боги не обделили?

– Вот так сразу возьми и скажи?

Пламени волн,

Запястий огней,

Фроди муки́

Рдеет гора.

«Злато все купит,

Сталь все возьмет,[147]» —

Так сказал конунг.

Плачьте, купцы.

– Начать вису тремя кеннингами на золото? – сказал кто-то из горожан. – Это свежо.

Там и сям, в толпе ограбленных закивали.

– А рунхентом[148]можешь? – спросил еще кто-то. – Чтоб спеть.

– Нет, это как ни попробую, все через раз отстой выходит, – пожаловался Горм. – За рунхентом – к Родульфу.

Негромко, ярл добавил, обратясь к последнему:

– По возможности без многоярусных слов. Здесь народ довольно суеверный, еще решат, что это колдовство такое.

– Как это «еще решат?» Многоярусное слово, особенно венедское, оно силу имеет, и не только в нашем круге отзывается! – возразил Родульф. – Но хоть и говорят, что из песни уда не выкинешь, я те слова по строкам не расставляю и рунами не записываю, как раз чтоб ненароком йотуна не вызвать или драугра не оживить. Ладно. Как Горм сказал. Только за рунхент не ручаюсь – что получится, то получится.

Над кучей сокровищ воздеты мечи.

Так сталь возгласила: злато, молчи.

Плачешь, торговец, но цел твой дом.

Мы тебя грабить снова придем.

Чтоб жить вольным, снимай с рук кольца.

Чтоб жить вольным, очелье отдай.

Блеск злата мешает тебе видеть солнце.

Наземь злато кидай!

– По домам, по домам, горожане, пока ярл не передумал! Эй! Это подождет! – Кнур отправил в сторону ворот нескольких почтенного вида купцов, явно намыливавшихся остановиться и бить Гундисальва.

В полной растерянности, гутаны, которых Родульф только что походя словесно отымел немногим более шестнадцати тысяч раз (всех и каждого раза по два точно), а затем одарил рунхентом (если это точно был рунхент), потянулись обратно к воротам. Где-то в голове вереницы, кто-то жидковато, но чисто запел: «Над кучей сокровищ воздеты мечи…» Древний тул указал на серебряную змею с бараньей головой, лежавшую наверху горы сокровищ, и наказал:

– Кернунову овечку Йормунреку не отдавай! Себе забери!

– Город, что привык жить свободно, никто так за тебя не разграбит, как его же жители, – напоследок переврал конунгову безумную мудрость Горм. – С песней.