Они поцеловались. Халида выскользнула за дверь и ушла навстречу неизвестной участи, которая страшила Мари-Жозеф едва ли не больше, чем ее собственная.

Предстоящая аудиенция у короля внушала Люсьену ужас. Король был слишком разгневан на него и слишком разочарован, чтобы передать его судьбу в руки стражников или тюремщиков. Люсьен пользовался всеми благами, доступными в темнице, получал чистое белье, изысканные яства и вина. С ним обходились неизменно учтиво. Спина у него болела не чаще, чем обычно.

Иными словами, у него было все, кроме свободы, общения и утешения, даваемого близостью. Он точно замер над пропастью до той минуты, когда Людовик низвергнет его в бездну, и надеялся, что не увлечет с собою Мари-Жозеф.

Мушкетеры отвели Люсьена в караульную возле личных покоев его величества, где уже томились в ожидании Ив и Мари-Жозеф.

«Как странно, – подумал Люсьен, – достаточно мне увидеть ее, как меня переполняет ликование, словно я ласкаю ее».

Он взял Мари-Жозеф за руку, и вместе они вступили в зал, где предстояло решиться их судьбе.

Королевские покои утопали в сокровищах. Они громоздились на столах и стульях, занимали почти весь пол, точно в пещере дракона. Повсюду были свалены в беспорядке золотые браслеты, пекторали и доспехи вместе с диадемами, медальонами и странными, расходящимися раструбами, цилиндрами. На паркете то там, то тут стояли нефритовые статуэтки с бесстрастными ликами. Одна из них странным образом напомнила Люсьену отца.

Его величество вглядывался в глазницы хрустального черепа. Рядом с ним сидел папа Иннокентий, совершенно равнодушный к рассыпанным вокруг сокровищам, и перебирал обычные четки. Зерна четок постукивали о деревянный ящик у него на коленях: ящик для живописных принадлежностей Мари-Жозеф. Перед ним стоял стол, на котором во множестве лежали книги и бумаги.

Король выбрал золотую пектораль, надел на шею и расправил локоны черного парика. На груди у него засияло золотое солнце.

Со всех сторон на монарха был устремлен застывший взор загадочных золотых статуй. Людовик молча рассматривал пленников.

– Я любил всех вас.

– Меня радовала ваша красота, ваше обаяние и ваш музыкальный дар, – изрек он, обращаясь к Мари-Жозеф.

– Я восхищался вашими открытиями. Я гордился таким сыном, – изрек он, обращаясь к Иву.

– Я ценил ваш ум, вашу храбрость, вашу преданность. Я ценил то, что вы неизменно говорили мне правду, – изрек он после долгой паузы, обращаясь к Люсьену.

Он швырнул череп на пол.

– И вы предали меня!

Череп словно взорвался, его осколки разлетелись по паркету.

– Отец де ла Круа…

– Да… – Ив откашлялся. – Да, ваше величество.

– Я передаю вашу судьбу в руки его святейшества и повелеваю вам повиноваться ему безусловно.

– Да, ваше величество, – прошептал Ив.

– Мадемуазель де ла Круа…

– Да, ваше величество, – произнесла она звонко и отчетливо, словно русалка, начинающая песнь.

– Вы оскорбили не только меня, но и его святейшество, моего кузена. Вам предстоит принять наказание от нас обоих.

– Да, ваше величество.

Иннокентий заставил ее ждать, пока, перебирая четки, не прочел все положенные молитвы.

– Я запрещаю вам отныне предаваться нелепой и постыдной страсти к музыке, вы более не будете сочинять, – объявил Иннокентий. – Не для того, чтобы спасти вашу девическую стыдливость – она уже утрачена, – но лишь для того, чтобы дать вам почувствовать всю силу моего гнева. Вам надлежит хранить молчание.

Мари-Жозеф опустила глаза долу.

– Пусть будет так, – добавил Людовик, – хотя это и огорчительно. Если бы она была мужчиной, из нее получился бы недурной композитор. Мадемуазель де ла Круа, я налагаю на вас следующее наказание. Вы хотели выйти замуж и родить детей. Я намеревался было лишить вас радостей брака и навеки заточить в монастыре.

Мари-Жозеф побледнела.

«Я осажу монастырь, словно вражескую крепость, – пронеслось в голове у Люсьена, – возьму приступом, ворвусь и…»

– Но это слишком простое решение, – возразил сам себе Людовик.

Отвернувшись от Мари-Жозеф, он обратился к Люсьену:

– Вы покинете двор.

«Я был прав, когда вообразил столь суровое наказание», – подумал Люсьен.

– Я лишаю вас поста губернатора Бретани и передаю его месье дю Мэну. Вы откажетесь от титула и имений в пользу вашего брата…

Благополучие семьи, столь тщательно выстраивавшееся Люсьеном, висело на волоске.

– …и женитесь на мадемуазель де ла Круа. Жить вы будете на приданое, которое я ей пообещал. Если вы не дадите ей детей, то разобьете ей сердце. Если вы дадите ей детей, то нарушите свою клятву и покроете себя позором в глазах женщины, которую любите, подобно тому как нарушили клятву, некогда данную мне.

– Да, ваше величество.

Наконец Люсьену изменило самообладание. Эти слова он произнес едва слышно.

– Я соблаговолил сохранить вам жизнь, но не желаю более видеть никого из вас.

Он милостиво кивнул Иннокентию:

– Забирайте своего священника, кузен.

– Морская женщина покаялась?

– Нет, ваше святейшество.

– Она объявила войну земным людям, – сказала Мари-Жозеф, – а потом исчезла.

– Мне следовало бы отлучить всех вас от Церкви…

Ив упал на колени.

– …но я этого не сделаю. Отец де ла Круа, я повелеваю вам употребить вашу священническую власть. Святая Мать наша Церковь оказалась перед лицом ужасной угрозы. Морские твари…

– Они – не твари, а люди, ваше святейшество! – воскликнула Мари-Жозеф.

– Да, – согласился Иннокентий.

Люсьен был удивлен не меньше Мари-Жозеф и Ива и не поверил своим ушам: папа римский признал факт, наносящий сильнейший удар по его репутации.

– Ваше святейшество, – произнес Ив, – они почти вымерли из-за гонений Церкви. Вместо того чтобы явить им слово Божье…

– …и потому…

– …мы подвергали их пыткам и мукам, словно демонов…

– …историю надлежит…

– …мы охотились на них, как на диких зверей. Я… – Ив умолк, осознав, что перебил Иннокентия.

– …переписать. – Иннокентий кивнул. – Историю надлежит переписать.

Он открыл ящик для живописных принадлежностей и извлек из него стопку листов – эскизы Мари-Жозеф, документировавшие вскрытие. Он скомкал один рисунок и поднес его край к пламени свечи. Листок мгновенно вспыхнул, едва не опалив ему пальцы. Он бросил пепел на золотое ацтекское блюдо.

– Отец де ла Круа, налагаю на вас следующее покаяние. Вы обязаны повсюду отыскивать упоминания о русалках.