Приехав в Белград, я рассказал своей сестре Лине, почему так быстро уехал из Любляны. Она усмехнулась и заметила:

— Я не удивляюсь. Билимовичи особые люди, тут уж ничего не поделаешь. Не огорчайся, это пройдет со временем.

И действительно прошло: Таня вышла замуж за Диму, Александр Дмитриевич женился во второй раз.

* * *

Надо было как-то устраиваться на новом месте. Мария Дмитриевна искала службу, а пока что поселилась рядом с отцом в Белграде — он снял ей хорошую комнату.

Я неожиданно получил приглашение от некоего врача Чекалина, который когда-то был мне подчинен по «Азбуке». Узнав о моем переселении из Франции в Югославию, он по телеграфу просил меня приехать к нему в Рагузу (Дубровник) погостить и перевел мне на дорогу тысячу динар.

И я поехал. В то время в Югославии самолеты еще не летали на берег Адриатики. Надо было ехать по отвратительной железной дороге. Местами она была очень красива, живописна, но сотня туннелей были ужасны. Вагоны наполнялись дымом, который доводил до тошноты. Стало легче, когда поезд пошел вдоль так называемого Попова поля. Среди диких скал, серых и бесплодных, простиралась очень большая и чрезвычайно плодородная долина. Она была совершенно ровная, но на ней не было никаких поселений. Дело в том, что весною из снежной воды здесь образовывалось большое озеро. Если бы эта вода сходила быстро, то с этого поля можно было бы собирать два урожая в год. Оно было плодородно, как берега Нила после разлива. Но вода сходила медленно. Было много проектов ускорить сброс воды из долины. Наконец, этим занялись русские инженеры-эмигранты. Была отправлена экспедиция, в которой участвовал и наш горняк Виридарский, рассказавший мне впоследствии об этой экспедиции. Он тоже был азбучник по кличке «Паж» и был привязан к букве «Веди», то есть ко мне.

* * *

Было известно место, где вода уходит из долины сквозь скалы. Следовало выяснить, что ее задерживает, почему она так медленно уходит. Экспедиция, в состав которой входили только русские специалисты, в том числе несколько дам, продвигалась вдоль ручья и, наконец, подошла к скалам и пещере, в которую ручей втекал. Она углубилась в пещеру, и вскоре пришлось включить электрические фонари, потому что люди вступили в зону абсолютной темноты. Так они шли до тех пор, пока вдруг перед ними не возникло нагромождение камней, которые поднимались до потолка пещеры, если только можно было назвать потолком причудливые, нависшие сверху утесы. Где-то среди этих завалов исчезал ручей. Они стали разгребать камни в поисках путей воды. Иногда она пропадала, потом они снова ее находили. Наконец, они проникли в огромное пространство. Лучи фонарей, направленные вверх, терялись и размывались в пространстве. Ручей, по-прежнему оставаясь мелким, расширился, образовав некое озерцо, вокруг стояло множество колонн явно базальтового происхождения и похожих на чудовища.

Виридарский рассказывал, что всем стало страшно. Каменные великаны, похожие на чудовищных человеко-зверей, нависали над людьми, и их охватило какое-то необъяснимое и непреодолимое уныние, особенно дам. Последовало замешательство, и затем все повернули назад, так ничего и не выяснив.

Выйдя на свет Божий, большинство оправилось, но некоторые временно лишились рассудка и были помещены в психиатрическую лечебницу, где вскоре они пришли в себя. Подобное психическое недомогание я испытал на себе.

В Белграде Мария Дмитриевна места не нашла, более того, она заболела. Я решил, что ей было бы полезно пожить около моря, и потому, переехав в Рагузу, стал строить что-то вроде дома на участке земли, принадлежавшем моей сестре Лине Витальевне. И тут меня скосила болезнь, которую местные врачи называли нападач, сопровождавшаяся высокой температурой. В итоге меня поставили на ноги и я решил скорее закончить свою стройку, хотя и чувствовал себя как-то неуютно. Когда пришел на строительную площадку, шел дождь. Меня вдруг охватило какое-то беспокойство и в моем больном воображении стропила недостроенного дома, которые торчали на фоне неба, стали казаться мне виселицами. Мне объяснили потом, что нападач часто дает такое временное психическое расстройство.

Доктор Чекалин хотел сделать мне инъекции, связанные с какими-то звериными вытяжками, но я отказался. Он прописал что-то другое, и вскоре я окончательно поправился.

* * *

Чекалин жил в Рагузе. Он был хороший врач, отлично лечил от малярии, разбирался в сердечно-сосудистых болезнях. У него была большая практика в городе, и платили ему пациенты довольно много. В полном соответствии со своею квалификацией врача у него была хорошая квартира. С веранды были видны кусочек моря и когда-то грозная средневековая крепость. Так как у него были средства, то он смог позволить себе и другую роскошь — иметь домоправительницу, которой была молодая и красивая коновлянка. Коновляне — это особое племя, живущее в горах и известное своей прямо-таки аристократическою красотою, хотя причины ее мало понятны, во всяком случае, спорны и связаны с историей Рагузы. Но об этом, быть может, позже.

Госпа Мария была очень ревнива. Чекалин так ее боялся, что для своей охраны взял бывшего жандарма, некоего Продьму. Он жил у Чекалина по ночам, когда госпа Мария пыталась прокрасться к ложу Чекалина с ножом в руке. Отсыпался Продьма в другом месте.

Чекалин, пожалуй, был человек веселый, но иногда очень несносный. Своею красоткой он очень гордился, и слух о ней распространился в рагузских кругах русской эмиграции. В результате ему пришлось уговорить свою домоправительницу, чтобы она позировала художнику Волченецкому.

Быть натурщицей, хотя бы и вполне одетой, считалось позором для коновлянки. Поэтому в качестве платы за услугу она потребовала от художника, чтобы он подарил ей ее слику. Волченецкий пообещал. А понадобилась она ему как натурщица только потому, что у нее была старинная ношня, то есть древний коновлянский наряд. Он сделал ее на портрете несколько старше, что придавало ей некоторую импозантность.

* * *

В один из дней мы завтракали на веранде и я любовался средневековой башней, когда коновлянка сказала:

— А я была у адвоката.

Чекалин как-то сразу забеспокоился и спросил, почему?

— Потому что ваш сликарь (художник) не отдает мне слику, хотя давно ее кончил. И мне кажется, что и не отдаст.

Чекалин взъелся:

— Чтобы русский художник не исполнил своего слова? Этого не может быть!

— Так вот, — твердо заявила она, — пусть эта слика стоит вот здесь у меня.

— И будет стоять, — заключил Чекалин и продолжал, обращаясь уже ко мне. — Хотите увидеть этот портрет?

— Хочу.

И мы пошли к Волченецкому, который жил недалеко. В Рагузе все недалеко, потому что городок был небольшой, с предместьями всего восемнадцать тысяч человек. По дороге мы встретили Драгомирову[76], которая тоже занималась живописью. Мы увлекли ее с собой.